Контрольный выстрел - Олег Вихлянцев Страница 2

Конопля передо мной. Не улыбается. На рожу у него швы наложены. И двое солдат рядом. Конвойные. На гауптвахту меня.

Отсидел в камере сутки. На допрос вызывают. Пока через весь городок к штабу вели, пацаны шепнули, что майор-особист по мою душу аж из Кабула прилетел.

— Представьтесь, — говорит майор.

— Гвардии младший сержант Козаков, — говорю. — Евгений Иванович.

— Понятно, — говорит майор. — Откуда?

— Из Ленинграда.

— Город революции позоришь! — говорит майор.

— Да этот Коноплин! Он же мародер! — кричу я.

— Да ну?! — удивляется майор.

— Точно!

— А мы убеждены в другом, — говорит майор.

— В чем? — спрашиваю.

— Что ты мародер, наркоман и нечисть, — и улыбается майор точно так же, как Витек Конопля улыбается. — Читай! — протягивает мне лист бумаги. Читаю:

«Начальнику

Особого отдела КГБ СССР войсковой части №… полковнику Гордееву В. К.

От командира взвода специального назначения гвардии лейтенанта Коноплина Виктора Николаевича

РАПОРТ

Настоящим довожу до вашего сведения:

во время выполнения боевой задачи по перехвату и ликвидации каравана с оружием, следовавшего из Пакистана на территорию Республики Афганистан, мною, гвардии лейтенантом В. Коноплиным, пресечена попытка мародерства со стороны гвардии младшего сержанта Е. Козакова, а также хищение им и попытка сокрытия пакета (приблизительно пятьдесят граммов) белого порошка, внешне напоминающего героин…»

И так далее и тому подобное. В цветах и красках расписано, как я нашел в одном из тюков «на караване» пакет с героином. Как спрятал его в свой РД. Как отважный гвардии лейтенант попытался изъять у меня наркотик. Как я потом оказал сопротивление и чуть не заколол его штык-ножом.

Наши пацаны из взвода ничего толком особисту объяснить не смогли. Во-первых, после захвата каравана никому ни до чего дела не было. А во-вторых, все, как и я сам, на трупы, в которых Конопля ковырялся, старались не глазеть — приятного мало. Ну, видели, как у меня с летёхой потасовка вышла. А из-за чего? Хрен его знает!

— Не было такого! — кричу майору.

А он мне:

— Кому я больше поверю — тебе, салабон, или офицеру?..

Афганистан, Кабул, гарнизонная комендатура, гауптвахта

Сижу в камере, жду борта на Тузель. Жара — офигеть! Жрать не дают — плевать, пусть сами в такое пекло давятся. А вот пить охота.

— Земляк! — зову солдата из комендантского взвода, проходящего по коридору мимо. Я его в дверной глазок увидал. — Слышь, земляк!

— Чего тебе? — спрашивает, сплевывая сквозь зубы.

— Дай воды, а? Пить хочется.

— Я те щас по зубам надаю! Уёжище, — и пошел дальше.

— Выводной! — кричу я и долблю изо всех сил до обшитой железом двери ПКТ.

— Что случилось? — перед окошком появляется заспанное хлебало солдата.

— В сортир хочу, — говорю ему. — Выведи, а то камеру обделаю, до дембеля мыть будешь.

— Ладно, — соглашается тот. — Выходи. Руки за спину! Пошел вперед!

Выводит меня во двор. А я глазами по сторонам зыркаю. Может, думаю, где кран с водой нарисуется. Крана нет. Зато чуть в сторонке две девчонки-пра-порщицы медицинской службы сидят в тени. А перед ними фляжка комбинированная на земле. Нового образца, пластмассовая. Я шаг замедлил и кричу:

— Сестрички! Водичка есть?

— Есть! — отвечает одна. И из фляжки в чеплыжку наливает доверху. Объясняю: чеплыжка — это верхняя крышка комбинированной фляги. Вместо кружки солдату. Вмещается в нее ровно триста тридцать граммов. Во, думаю, класс! Щас водицы глотну. Прапорщица тем временем подходит ближе. А выводной почему-то не дергает меня, не запрещает ей подойти. Только молча кривится.

Беру я чеплыжку и одним глотком ее — шарах! Ё-моё! Честно скажу, чуть не сдох. В чеплыжке неразведенный медицинский спирт оказался — девяносто шесть градусов. А температура воздуха во дворе — плюс сорок шесть. И не жрал я ни крошки два дня. И воды не пил сутки почти. Короче говоря, отрубился на месте.

Прихожу в сознание в камере оттого, что кто-то бьет меня ногами. Больно — выть хочется. И не могу. Во рту все пересохло. Глянул: это Конопля, сволочь, избивает меня. Молча. Изо всех сил.

Я как очнулся, так снова и отключился. Конопля мне по башке заехал полуботинком. Потом солдаты из караула пару ведер воды на меня вылили. Откачали. Конопля говорит:

— Это тебе на дорожку было. Поднимайся, пьянь. В Ташкент летим.

Наручники на меня — шарах. Затем на самолете в Ташкент. Конопля сопровождал меня. Лучшего сопровождающего не нашлось. Козлы!

Я у Конопли уже в Ташкенте, перед тем как в следственный изолятор отправиться, спрашиваю:

— На фига наркоту подкинул? Это ж тюрьма!

— Это, — говорит, — «контрольный», чтоб наверняка сел.

И улыбнуться хочет. Да не может. Харю я ему классно пропорол.

Дальше мы с ним разными дорогами пошли. Конопля в отпуск по ранению, в Москву поехал, к папочке-генералу, фронтовые раны залечивать. Наверняка, паскуда, телкам рассказывать будет, как свирепый душман в рукопашной схватке пасть ему разодрал. Я — после суда и вынесения приговора — по этапу в Учкудук. Зона там есть, уран добывают. «Учкудук! Три колодца!» Слыхали песенку? Вот это он и есть.

Скрывать не стану, здорово я на Коноплю тогда разобиделся. Нет, ну правда! Надавали друг другу по рожам. Пусть я солдат, а ты офицер. Отправь меня в дисбат, как все нормальные люди делают. Но в зону-то зачем? Это уже перебор, по-моему.

Когда по этапу меня переправляли, конвойщики посмеивались:

— Учкудук, говоришь? Веселись — стоять не будет!

Кстати говоря, трепались. Бог миловал. В этом я не раз после отсидки убеждался. Но то было после, через пять лет, которые мне еще предстояло отмантулить, как папе Карло. И при всем при том умудриться никуда не залететь, что с моим характером практически невозможно. Я ж непременно в какое-нибудь дерьмо вляпаюсь!

Короче говоря, шагнул я в зону. И приняли меня там как родного. Будет время, расскажу. Хотя ничего интересного в зэковских буднях нет. Горе людское за колючей проволокой, помноженное на тяжесть совершенных преступлений. И — несвобода. Вот что страшно. Уж лучше под пули. В Афгане тоже страшно. Но лагерь — это центр ада. День за днем преследует неутолимая жажда воли. О таком ничтожестве, как засадивший меня сюда лейтенант, я и думать забыл. Хотя нет, это я вру, чтобы успокоить самого себя. Но ведь нельзя же год за годом жить одной злобой и чувством мести. С ума сойдешь.

Кто бы мог подумать, что судьба сведет меня с Витькой Коноплей аж через десять лет! И не где-нибудь, а в моем родном Питере…