Специальный рейд - Сергей Самаров Страница 2

И только тогда Зарема все поняла.

Она стала в двадцать один год вдовой.

* * *

Ей еще не разрешали вставать. Ночью она сама попробовала сесть, но даже в таком положении голова закружилась так сильно, что пришлось сразу же лечь, чуть не упасть перевязанной головой в жесткую больничную подушку. И после этого ее сильно тошнило. А утром сказали, что сына приведут к ней в палату повидаться.

– Арчи, – позвала Зарема, когда его только ввели в дверь. Голос не слушался, был слабым, и она его словно проглатывала вместе со слезами волнения. Арчи не услышал, хотя в палате стояла тишина.

Он только хмуро смотрел по сторонам, по-взрослому чуть набычив голову, чего раньше никогда не делал. Даже когда обижался и капризничал, что со всеми детьми бывает. Но мать не услышал.

– Арчи... – позвала она громче и подняла руку.

Она опять увидела, что сын не слышит ее. И поднятую руку заметил только тогда, когда медсестра, что привела его, показала:

– Вот и мама...

Арчи смотрел и не узнавал. Бинты на ее голове мешали ему узнать мать. Он никогда не видел мать в таком виде. Но медсестра подвела его ближе. Теперь они смотрели глаза в глаза. Арчи чего-то ждал, взгляд его ждал. Он не бросился к ней, не прижался, не засмеялся заливисто и радостно. Смотрел и ждал.

Ждала и она, что он вот сейчас, вот через секунду заговорит, залопочет, обрадуется.

А он не радовался.

Она поняла не сразу: Арчи ждал, что услышит голос матери.

Но он его не слышал... И потому не понимал, что происходит. Мальчик оказался в другом мире.

В непонятном и беззвучном...

* * *

...Два года прошло.

Зарема больше не слышала от сына ни одного слова. Почти не слышала... Иногда сын издавал в волнении отрывочные звуки. И это было все.

И он не слышал ее слов. Мальчик оглох после взрыва машины, хотя врачи говорили, что слуховой аппарат у него в порядке, барабанные перепонки не повреждены. Предполагали, что глухота – последствие нервного переживания, точно так же, как и немота. Страшная фраза – посттравматический стресс, перешедший в невроз. Так непонятно говорили врачи...

Горе пришло...

Одних горе придавливает сразу, другие пытаются с ним бороться.

Она пыталась. Может быть, и не стала бы бороться за себя, но стала за сына. Едва оправившись сама, покрывая голову черным платком по самые глаза, как и положено вдове, но не только потому, что она вдова, а еще и потому, что в больнице ей выбрили голову перед операцией, Зарема, сама часто шатаясь от головокружения, стала таскать мальчика по врачам. Родственники деньги собирали. Если не хватало, она шла просить. Не стала бы никогда просить для себя, унижаться, но попросить для сына не считала зазорным. Всем селом ее отправляли в дорогу. Соседи, чем могли, всегда помогали, в память об Адлане, которого любили все. Она ездила и в Назрань, и в Ставрополь, и даже до Краснодара, а потом до самого Ростова добралась. И везде ответ был одинаковым – посттравматический невроз. Не сильно утешали мать врачи, привычные, как почти все медики, к чужой беде: может пройти со временем сам собой, может не пройти никогда. Если начнет развиваться дальше, перейдет в шизофрению.

– Отдай ты его в детский дом, – откровенно посоветовал один врач, пожилой психотерапевт, игриво осматривая эффектную фигуру Заремы. – Ты еще баба молодая, красивая, устрой свою жизнь, жалко такой пропадать...

Она посмотрела на него с гневом и отчаянием. И ушла молча.

А сын рос красивым мальчиком, в отца.

Басаргин прилетел из Парижа рано утром на самолете, следующем до Пекина с посадками в Москве и в Иркутске. Вообще-то он собирался прилететь еще вчера во второй половине дня прямым рейсом, но задержался самолет от Лиона до Парижа, пришлось менять билет и добираться домой ближайшим рейсом, чтобы не ночевать во французской столице. Задержка Александра не сильно расстроила, потому что выдалось время и в Париж съездить, и не слишком домой опоздать. От аэропорта Орли до Парижа на такси – полтора часа быстрой езды. Ну, может быть, чуть-чуть побольше. Таксист попался толковый, разговаривал по-английски лучше, чем сам Александр по-французски, и они нашли общий язык. По крайней мере понимали друг друга.

Конечно, жалко, что ехать во Францию пришлось одному, без Александры, которая рвалась туда несравненно больше, чем он, но вызов был срочным, сборы заняли только три часа, и жена за это время не могла никуда пристроить сыновей-близнецов, чтобы составить мужу компанию. Их только два дня назад привезла бабушка, категорично и обиженно отказавшись от продолжения совместного летнего отдыха. Устроили ей сорванцы на дачном чердаке взрыв, которым снесло половину крыши. Как только сами остались живы! Как только дачу не спалили!

– Я хотела бы еще хоть немножко пожить... Без террористов в доме... – выразила бабушка скромное желание и вечером же уехала, обиженная, оставив «террористов» на попечение родителей.

Александра расстроилась, хотя по сыновьям соскучилась. Александр ее утешил только тем, что обещал привезти фотографии, если будет время сфотографироваться. Предполагал сразу, что график поездки, из-за срочных дел дома, предельно жесткий. Но неожиданно повезло с опозданием самолета, и в итоге он успел и на Монмартр съездить, и к Эйфелевой башне, и даже посмотрел на кафе «Ротонду», хотя попить кофе там времени не хватило. И везде сфотографировался. Пусть Александра хоть фотографии посмотрит. А вместе – уж в следующий раз.

И все же слишком мимолетно встретился он с Францией, не ощутил ее как следует. Все второпях... Когда добрался до Лиона, в штаб-квартире Интерпола его сразу засадили за дело, из-за которого и вызвали. Это комиссар Костромин постарался – такую рекламу сделал аналитическим способностям руководителя русского бюро своего подсектора, ярко проявившимся во время операции по поиску «тибетца», сильнодействующего наркотического вещества – мечты террористов. И в сложнейшей ситуации, когда оборваны многие нити важного дела, а факты не помогают выстроить версию, Басаргина пригласили, как последнюю надежду, чтобы он дал аналитическое заключение. Он это заключение дал, хотя в первый момент, когда переводчик, запершись с Басаргиным на несколько часов в кабинете, втолковывал ему содержание всех собранных материалов следствия, подумалось, что с этим ворохом фактов справиться невозможно. Даже слегка паническое состояние было. Вызвали его из Москвы. А он ничего не может сказать. Зачем вызвали? Опер он и есть опер... Ему гоняться за преступниками надо – погони, стрельба, собирание улик. А остальное все для высоких умов. Опозорился, короче... И именно это ощущение, стремление доказать собственные способности и правильность выбора Костромина, заставило собраться с мыслями, ухватиться за нить, подойти к делу не так, как штатные аналитики Интерпола. Он пошел от обратного, от парадокса. И сделал вывод, от которого у многих глаза на лоб полезли. Но первая же телефонная проверка дала положительный результат, который поставил следствие на рельсы. Самого Александра почему-то не поздравляли. Поздравляли Костромина, которому удалось заполучить такого ценного сотрудника.