Разрешение на жизнь - Михаил Климман Страница 21

– Старинные шахматы, – почему-то сказал Дорин.

Сын набрал нужные слова и нажал кнопку ввода.

– Ага… – сказал он через минуту, – смотри, тут что-то новенькое…

28 марта, вторник

Лена заснула, а у Дорина это никак не получалось. Он ворочался с боку на бок, вставал, опять ложился, но сон не шел. Андрей тянул все эти дни с решением вопроса о том, ввязываться ему в историю с шахматами или нет, тянул до возвращения Лены из роддома, но пока так и не мог прийти к однозначному ответу.

После второго или третьего Васькиного приезда, когда Дорин уже более-менее понимал, на какие кнопки нажимать, он впервые сам сел к компьютеру и записал все, что он знал о шахматной истории. Получилось вот что:

1. Кто-то ищет шахматы.

2. Кто-то дал Настин телефон в газету с объявлением о том, что она покупает шахматы.

3. Некто Найт (совсем необязательно, хотя и возможно, что это одно и то же лицо с человеком, умершим в Шереметьево) позвонил ей, рассказал легенду о шахматах и подкинул коробку с таиландскими сувенирными фигурами.

4. Умер некий Плантуро. Чем он связан с этой историей, Андрей не знал, но его настораживало, что по времени все оказывалось завязано в странный узел.

5. Человек, называвший себя Найтом и умерший в Шереметьево у него, Дорина, на руках, связан с этой историей.

6. Возможно, что сюда же приплетена каким-то непонятным образом брошка, подаренная им Лене. Вряд ли умирающий будет продолжать неудачную отговорку, придуманную им вчера. Похоже, его действительно интересовала эта бабочка.

7. Сюда же надо добавить еще и последнюю его фразу: «Шахматы, бабочка, ферзь». Что она значит, непонятно, но можно опять придерживаться мнения, что человек в момент смерти вряд ли говорит о какой-то ерунде.

8. Обнаруженное сыном в сети объявление о покупке старинных шахмат.

Пока он писал этот текст, ему все время хотелось обернуться и посмотреть, не входит ли кто-нибудь в комнату, хотя он хорошо знал, что дома один и заглянуть к нему может только его собственная не совсем чистая совесть. Поэтому закончив, он сел, положил больную ногу на компьютерный столик и уставился в стенку, запретив себе думать о шахматах до тех пор, пока не поймет, в чем он жульничает и почему хочет спрятаться.

Получасовое раздумье результат принесло не очень приятный. Во-первых, он понял, что многолетняя холостяцкая жизнь приучила его к одиночеству, и одиночество это в каких-то его проявлениях он воспринимал и продолжает воспринимать как благо. Ничего в этом страшного не было, в конце концов, Мартын Эдельвейс, а точнее его устами один из любимейших Лениных писателей Владимир Набоков спел такую торжественную оду этому состоянию души, что Дорин поразился. «Подвиг» он читал как раз по совету жены, которая сказала, что он, «пластмассовый легонант», иногда ей напоминает главного героя этой книги.

Но признавать или даже любить некое состояние души и предоставить свободу близкому человеку в этом состоянии пребывать, как говорится, две большие разницы. Они жили с Леной уже год и немало понимали друг про друга, а еще больше чувствовали, но год – слишком короткий срок для настоящей притирки.

И Андрей не знал сегодня, как она отреагирует на его решение заняться этим шахматным делом и распутать его. Особенно сейчас, когда родилась Сонечка и Лене, он это видел, как никогда, нужна была даже не помощь, помощь можно купить, а просто его присутствие. Он не знал, как она отнесется к этому решению привыкшего быть в одиночестве человека, как примет его и примет ли вообще.

И бесполезны могли быть тут его рассказы о том, что раз он подарил ей эту брошку, то сам, того не ведая и не желая, вовлек ее и себя в какой-то непонятный круговорот – непонятный, но, похоже, опасный. Бесполезны могли оказаться и разговоры о том, что он должен выполнить волю умирающего, пусть и почти незнакомого человека. Потому что Лена могла сказать «Нет», и на этом история должна была быть окончена. Она имела на это право как жена, как мать его дочери, просто как бесконечно одинокий человек, наконец, по крохам начавший обретать – неодиночество.

А он, Дорин, уже решил, что должен это сделать – пройти шахматный путь и ответить на вопросы. Теперь надо было понять, как, когда и в какой форме сказать Лене о своем решении. И как выстраивать свое поведение в случае того или иного ответа. Он понимал, что примет любой ответ жены, но как он его примет – было право его свободного выбора. Единственное, во что он верил безоговорочно, так это в то, что Лена никогда не поведет себя по-бабски: предоставит ему свободу на словах, а на деле будет казнить всю жизнь за неправильно понятое ее желание. А пока его разрывало двойное и, возможно, взаимоисключающее решение – дойти до конца или остановиться по Лениной команде.

Андрей решил поначалу, что разберется и примет решение позже, когда уже приедет домой не только жена, но и маленький плачущий комочек, когда он не головой, а кожей почувствует, что это такое – быть мужем Лены и одновременно отцом Сонечки.

Поэтому, посидев тогда над этим списком, Андрей закрыл его, а когда пришел Васька на очередной урок, невинно поинтересовался у него, как можно спрятать информацию в компьютере. Сын глянул на него с любопытством, защелкал клавишами, покачивая головой.

– Я думал, ты порнушку смотришь, – сказал он с юмором, – совсем забыл, что ты в сеть самостоятельно пока выйти не можешь.

– А если бы смотрел? – Дорин был несколько ошарашен тем, что пятнадцатилетний сын не только знал о существовании порнографии, не только ласково называл ее «порнушкой», но и считал предполагаемый интерес отца к этому нормальным и снисходительно прощал его за это. – Ты что, мог бы тогда это заметить?

– В компьютере довольно трудно вообще что-то скрыть, – важно сказал Васька, – и чем квалифицированней ищущий и менее квалифицирован прятавший, тем легче найти то, что спрятано.

Дорин озадаченно почесал подбородок:

– И много можно выяснить?

– О чем, например?

– Ну, помнишь, в прошлый раз ты нашел объявление о покупке шахмат. Ты можешь что-нибудь узнать о том, кто его давал?

– Попробую. – Васька задумался. – Есть только одно условие, чтобы получилось.

– Какое?

– Тот, кого мы ищем, должен иметь достаточно активную жизнь в сети, – ответил сын, так и пребывая в задумчивости. – Про тебя, например, ничего узнать нельзя, потому что ты, с точки зрения Интернета, не существуешь.

Это была последняя осмысленная Васькина фраза, во всяком случае, то, что Андрей смог понять. Дальше в течение пятнадцати минут следовали отдельные мало или совсем непонятные слова «логин», «аська», «сервер», прерываемые понятными по звукам, но не по содержанию законченными предложениями: «Так у тебя, оказывается, три мыла…», «Зачем же делать вид, что ты тут не бываешь?», «Так ты не только чатишься, но еще и на форум ходишь…». Наконец Васька откинулся в специальном компьютерном кресле, купленном по его совету, и удовлетворенно позвал отца: