Штрафники против «Тигров» - Роман Кожухаров Страница 23

— Вы видели, командир? Во наши дают!.. — не удержал восхищенного крика Талатёнков. — А немец — чисто пьяный. Забыл, как управлять, что ли?..

— Похоже, летчика убило… — предположил Аникин, тоже не скрывая восторга. От вида того, как играючи наши «ястребки» расправляются с превосходящими силами «фоккеров», хотелось тоже крушить врага.

За время бомбежки и воздушного боя штрафники успели пересечь уже несколько дворов. Они неизменно сохраняли тот самый, изначально взятый за правило, «шашечный» порядок движения и зигзагообразную траекторию перемещений. Во время очередного рывка Аникин чуть не наскочил на бегущего. Он выскочил неожиданно. Аникин даже не успел сообразить, кто это — эсэсовец или местный, сельский. На нем были черная куртка и кепка. В руке он держал винтовку и никак не ожидал натолкнуться на русского. Это и спасло Андрея.

Пока он поднимал винтовку, перехватывая ее, чтобы выстрелить, Андрей увидел на левом рукаве повязку со свастикой. Полицай!.. Очередь раздалась сзади. Две пули почти одновременно выбили красные фонтанчики из куртки полицая на груди и правом боку. Андрей, присев и прислонившись спиной к дощатой стене сарая, обернулся.

Талатёнков, отирая со лба пот, продолжал держать на прицеле упавшего замертво полицая. Теперь эстафету прикрытия принимал Андрей.

В это время бой в небе затих. Оставшуюся пару «фоккеров» прогнали дружным огнем истребителей и стрелков «пешек». Все три бомбардировщика, выстроив треугольник, открыли перекрестный огонь из хвостовых пулеметов. Немецкие асы предпочли ретироваться, оставив догорать возле села два своих самолета.

«Пе-2» сделали еще несколько заходов. Теперь против зениток вступили и истребители, методично прострачивая землю в районе, откуда вели огонь немецкие зенитные орудия. Запылало несколько хат, расположенных на северо-западной окраине. В момент пикирования «пешки» вели огонь из пулеметов, подвешенных под крыльями. Результат не замедлил дать о себе знать. Сначала умолкла одна зенитка, а следом — и вторая.

Бомбардировщики, отработав по целям весь боезапас, целыми и невредимыми ушли на восток под надежным прикрытием своей легкокрылой охраны. «Так-то оно, прикрывай товарища и в небе, и на земле», — думал Андрей, не давая высунуться автоматчику, засевшему на крыльце хаты, стоявшей наискось по ходу их движения.

Талатёнков как раз успел упасть и докатиться до наваленных грудой деревянных чурок, когда по нему ударила очередь. Пули откололи несколько щепок на чурках, не причинив вреда бойцу. А Аникин уже держал на прицеле стрелявшего, не давая ему повторить очередь.

Этим воспользовался Талатёнков. Достав из-за пазухи «лимонку», он повернулся на бок и картинно, по дуге метнул гранату. Она не долетела до крыльца полуметра и, упав, закатилась под деревянные ступени. Взрыв выворотил доски крыльца вместе с дверью. Эсэсовца отбросило на пару метров. Оторванная нога, обутая в сапог, упала возле него, прямо перед его лицом, причем примостилась в аккурат на подошву и так и застыла посреди двора кроваво-красным цветком в черной кирзовой вазе. Эсэсовец, то ли от боли, то ли от жуткого вида собственной ноги, зашелся истошным воем.

Аникин не счел ничего другого, как короткой прицельной очередью прекратить его страдания.

Они продвинулись еще на два двора вперед, как вдруг Андрей различил впереди какие-то крики, шум стрельбы. Посреди этого шума вдруг раздалось пение. Сначала Аникин не поверил своим ушам. Зычно и протяжно, на всю округу, разносились величавые слова:

Реве та стогне Днипр широкий!..

Сердитый витер завыва…

Когда в стрельбе образовывалась хотя бы маленькая пауза, песня тут же вырывалась на простор, перекрывая командные крики.

— Товарищ командир… Это ж… Или мне мерещится?.. — подполз к Аникину запыхавшийся, мокрый от пота Талатёнков.

Андрей чем дальше вслушивался, тем больше не верил своим ушам. Песня вдруг оборвалась, и на смену бурливым стихам неожиданно пришла самая непосредственная проза:

— А вот так? А?! Отримай [10], эсэсовска харя. Будете знати, як с хохлом звязуватыся…

Точкой в этой фразе стал взрыв гранаты, судя по всему, брошенной тем самым «хохлом», с которым не стоило связываться. Теперь уже его нельзя было не спутать. Это был голос Карпенко.

До долу вербы гне высокы,

Горамы хвылю пидийма…

Аникин помнил строевые песни в исполнении Карпенко, которыми он радовал штрафную роту на марше. Запевал так, что перекрывал хорошо поставленным баритоном все три взвода, растянувшихся на несколько сотен метров. Сейчас он свои голосовые связки совсем не жалел. Видимо, ситуация складывалась вокруг него такая, что позволяла тряхнуть звуковыми волнами в полную мощь и ширь. Но даже горами пыднятая, могучая песня тонула в оглушительном потоке одиночных выстрелов и очередей.

Еще один взрыв потряс воздух. Песня смолкла.

— Быстрее, за мной! — не раздумывая, бросился на звуки боя Андрей. Он бежал наискосок, через двор, выставив пулемет раскаленным стволом вперед. «Успеть, успеть… не дать гадам… успеть», — стучала в висках Андрея одна-единственная мысль.

Андрей не рассчитал выбранную скорость. Перескочив через поваленный плетень, он очутился на широкой проселочной улице. Прямо перед ним несколько фашистов в уже знакомой ему пятнистой и грязно-серой форме обстреливали с разных точек взятую в кольцо хату. Они сидели и лежали кто спиной, кто боком к Аникину, дырявя глинобитные полуразрушенные стены, и без того превращенные в решето. Крыши у хаты не было.

Для эсэсовцев появление Аникина было настолько неожиданным, что никто из них не успел даже сделать какого-либо осмысленного движения.

— Ура-а-а!!! — сам не зная почему, заорал вдруг Андрей со всей мочи. Это «ура!», подхваченное набегавшими сзади Маданом и Талатёнковым, окончательно деморализовало фашистов. Они будто впали в ступор.

На бегу, правя в сторону хаты, Андрей поливал очередью всех, кто попадал в его поле зрения. Остальных накрывали выстрелы шедших следом.

Эсэсовцы, оставшиеся в живых после этой дерзновенной пробежки, бросились наутек, выкрикивая: «Москали, москали в сели!..»

Андрей, не сбавляя ходу, прыгнул в проем развороченного окна и чуть не наскочил на обугленные балясины обрушившегося потолка.

— Николай! Николай! — окликнул он по углам, крутя головой и пытаясь отыскать в кучах золы и кусков глины и дранки своего запевалу. Нырнув в дверной проем, он очутился в четырех стенах под открытым небом, бывших еще совсем недавно горницей.

Карпенко сидел, прислонившись к стене возле вывернутой оконной рамы. Правая нога его была вальяжно откинута в сторону, а левая упиралась каблуком сапога в раскрытый ящик с гранатами, наполовину пустой. В правой руке он сжимал немецкий автомат, а в левой — как царскую державу — немецкую «колотушку», из ящика. Тут же возле него аккуратно прислоненным к стене стоял неизрасходованный выстрел фаустпатрона. В ногах валялись трубы уже использованных гранатометов.