Срок для Бешеного - Виктор Доценко Страница 24

— А спичек нет… — заметил Савелий.

— Ну да? — хитро улыбнулся тот, подавая знак парню с пауком.

Лысый тут же вскочил и загородил спиной глазок в дверях. Леший же отыскал в бугристой бетонной стене еле заметное углубление и вытащил оттуда спичку и кусочек от коробка с серой. Ловко свернув из газеты козью ножку, прикурил и глубоко, с удовольствием затянулся. Сделав три затяжки, протянул Савелию.

— Я не курю…

— Ну-у?! — искренне удивился Леший. — Вдвойне молоток! За трое суток — один чинарик… ухи у всех опухли… Ништяк! — Довольно, до хруста потянувшись, мечтательно произнес: — Ширнуться бы счас… Не увлекался?

— Наркотиками? Нет…

— А я все вены пожег… — Он задрал рукав рубашки. — А чо у тебя глаза такие красные? Не заболел, часом?

— От пресса… по две смены вкалываю…

— От работы кони дохнут! Так и глаза можно потерять, звон как слезятся!

— Ничего, отосплюсь — пройдет, проморгаюсь! — Савелий подложил под голову тапочки и прикрылся рукой от света.

— Ага, покемарь… Лысый, затянись пару раз… — Леший протянул окурок, и тот сразу же подскочил, довольный, что его промашка забыта…

— Слушай, Бешеный, только ты не думай, что если ты чем-то пришелся Королю, то Бога за яйца поймал! Мне вот ты совсем не нравишься, и Лысому, и многим… Так что моли Бога, чтоб Короля с зоны не сняли… Савелий не ответил, он крепко спал.

Зелинский, дожидавшийся на вахте сообщений из ШИЗО, уверенный, что в камере блатных обязательно должно что-нибудь произойти, решил сам сходить и узнать, почему нет сведений. Когда он подошел к комнате дежурного по ШИЗО, старый прапорщик невозмутимо читал журнал «Огонек».

— Ну что, Федор Федорович? В третьей никакого шума? — недовольно поинтересовался он.

— А чего ему будет? — пробурчал прапорщик, откладывая журнал в сторону. Секунду-другую смотрел он на Зелинского, словно решая, стоит ли затевать неловкий разговор, потом решился.

— Товарищ капитан, чем малец-то не угодил вам?

— Он подчеркнуто назвал капитана на «вы».

Чего это ты так официально, а, Федорыч? Мы же одни… Или обиделся на что? — поморщился Зелинский, не сразу поняв причину недовольства старика. Но, не получив ответа, догадался. — Та-а-ак… Видно, задел тебя этот Говорков… — проговорил он ехидно, но не выдержал и вспылил: — Твой малец выше меня на голову! Малец! Гонору в нем много!.. Старших не уважает…

— Вот оно что? — подхватил прапорщик. — Не уважает, значит, старших? А за что? За что, спрашиваю, он должен уважать старших, нас, стало быть?.. За что? Погодь, не перебивай! — оборвал он капитана, попытавшегося что-то возразить. — Это что ж с людьми-то деется? Убей, не пойму: чуть слово — на дыбы! Чуть не по-нашему — в загривок! Ты, Александр, морду-то не вороти: я поболе прожил… Век, считай, доживаю… И ты меня не первый год знаешь… Вспомни, когда ты пришел сюда! Пуганый-перепуганный, хош и майором был… Кто тебе посочувствовал?

— Ты, Федорыч, ты, — смутился Зелинский. — И тебе я очень благодарен за то… но…

— То-то и оно, что «но»! Грешно говорить, но я только на старости лет задумываться начал! — проговорил он тихо, словно по секрету. — Во как! За-думы-вать-ся! — проговорил по складам, как на диктанте. — Может, спросишь, почему только сейчас, кады одной ногой в могиле? А я отвечу! Читать начал… Раньше, кады одна брехня писалась, я с той бумагой в сортир ходил… Ты вон погляди, что творилось-то? Ведь башка пухнет от узнаваний! Там реабилитация, там коррупция, там мильены сворованы, там мафия всякая, а там и еще что почище…

— Чего же ты хочешь? Рыба-то с головы гниет! — с грустью усмехнулся Зелинский.

— Во-во! Удобно сваливать на них: я, мол, человек махонький, убогонький, куды мне… Но нас-то мильены! Мильены!!! Куды ж глядели-то? Малец, видишь, ему не приглянулся… Не уважил его…

— Что ж, целоваться с ним, что ли? Может, и валютой я его заставил заниматься?

— Валютой? — искренне удивился прапорщик. — Он сидит по валюте? Я думал, за разбой аль порешил кого… — Он задумался. — Талы скажи, откуда у него огнестрельное ранение?

— В спине, что ли? Почему огнестрельное? Ножом, в пьяной драке, — брезгливо поморщился Зелинский.

— Он сам говорил…

— Огнестрельное, точно говорю!.. Я в госпитале навидался таких, знаю точно! По всему, в спину ему стрелил либо подлец какой, либо враг!.. А за него ты не сумлевайся… Чо молчишь?

— Так… Думаю…

— Думать нужно… Помнишь, как ты плакался мне? По пьяному делу, конечно. Говорил, вы в Афганистане много дров наломали… Тоже, видать, жжет изнутри?.. То-то и оно! А я рапорт подал: не могу бале… На днях, веришь, в городском автобусе людей обыскивать начал… Пьяный был, показалось, что на «шмоне» стою… Естественно, мне и врезали мужики!

— Вот откуда у тебя синяки были! — не удержавшись, рассмеялся капитан.

— Смешно тебе… Во как! На рядну Украину пидамеи…

Вышел Зелинский из здания ШИЗО в пакостном настроении. Случайно или нет, но старый вояка взбередил его, задел больное, сокровенное, задел то, что он прятал в дальние тайники своей души, стараясь забыть, стереть в памяти. Но оно вновь и вновь подкатывало к самому горлу, перехватывая дыхание, не давая спокойно жить… Это напоминало открытую рану, с виду вроде начавшую заживать, но при малейшем прикосновении снова саднящую… Афганистан! Самый тяжелый, самый мерзкий промежуток его жизни!..

Как прекрасно все складывалось сначала! С отличием окончил школу, поступил в МГУ, на юридический факультет, окончил тоже с отличием, распределился в прокуратуру… И там показал себя в нашумевших делах… Военная академия… А потом неожиданное предложение: в Афганистан… Вначале вроде бы все складывалось, но… Опять сакраментальное «но»! Зелинский криво усмехнулся… Он попросту бежал оттуда!.. Самым настоящим примитивным образом! Уж хотя бы себе-то он должен в этом признаться! А что он мог сделать? Стоило ему только заикнуться, что комдив связан с контрабандистами, продает оружие душманам, продает врагу, который потом стреляет в наших ребят, как моментально был отозван в Москву. Еще неизвестно, чем бы это кончилось, не подай он рапорт об отставке «по состоянию здоровья», благо приятель имелся среди врачей…

Ладно, хватит киснуть: жить нужно! А все-таки странно, откуда у Говоркова огнестрельное ранение…

Митяй, одетый в белую куртку кухонного работника, тащил по длинному коридору изолятора тележку, нагруженную огромными кастрюлями с жидкой пшенной кашей и несколькими стопками алюминиевых мисок. В отдельной чашке были сложены десятка два таких же алюминиевых, как и миски, ложек с обломанными черенками.

Лоб и голову Митяя украшали свежие, с еще не снятыми швами, рваные шрамы. Из камер, куда он протягивал миски, раздавались злые голоса: