Горная база - Сергей Скрипник Страница 25

Шарканье танцующих ног за распахнутой створкой ворот сарая резко смолкло. Раздался звук падения как от мешка. Затем прозвучал хорошо знакомый москвичу хлопок — стреляли с ПБС. И снова такой же звук падения как от мешка. Бача рядом с Сусловым оцепенел, а тот уже с «Береттой» в правой руке пробирался к светлеющему проему, вытянув вперед левую и делая ею плавные крестообразные движения, точно и в этом пространстве ожидал наткнуться на растяжку или какую-нибудь ловушку. В сарае было черно, и это был счастливый лотерейный билет Суслова. Его со двора сейчас нельзя было увидеть, но он мог хорошо рассмотреть, что делалось на подворье. Он увидел два недвижимо лежащих тела — Абдулхая с ятаганом в руке и одного из его мальчишек, тоже так и не выпустившего из рук тяжелого декоративного ружья. Наклонившийся над стариком незнакомец вытирал о жилетку мертвого лезвие своего кинжала, рядом лежала винтовка. Незнакомец, не переставая ухмыляться, поглядывал в темный проем распахнутой створки. Он слышал, как Суслов снимал ствол с предохранителя, но, очевидно, не придал этому значения: он был уверен, что в сарае прячется сбежавший от него мальчишка.

«Где ты, любимая молодая жена? — позвал он. — Я освободил тебя, где твоя благодарность?»

Суслов сделал шаг навстречу, выбросил вперед правую руку, перехватил ее снизу у рукояти «Беретты» левой и трижды выстрелил. Махмуда отбросило от тела старика. Раздался звук как от падения третьего мешка. «Нет, не ты моя смерть», — подумал Суслов и сказал на пушту в черный проем сарая:

«Тут все кончено. Иди посмотри. Может быть, кого-нибудь из твоих еще можно спасти…»

Суслов направился к дому, где в окнах теплились огоньки свеч. В Гостиной Абдулхая Али после обеда в честь офицеров шурави было прибрано, чисто. Но и тубы с картой Берроуза уже нигде не было. Должно быть, хитрый недоверчивый афганец перепрятал ее до окончания операции. Скорее всего. А что это за личность со снайперской винтовкой, которую он только что уложил? Что она здесь вообще делала, эта личность? И надо было все же послушать Тараса Парахоню и перестать жрать этот «сиднокарб». От него дрожали руки, и он вместо того, чтобы целить моджахеду в голову, стрелял в грудь. А где, интересно, все остальные? Вернувшись на подворье, он застал бачю, рыдающим над телом старика. «Действительно, любимая жена», — подумал Суслов и спросил мальчишку, указывая на снайпера:

«Кто это такой и как он здесь оказался?»

«Не знаю, он приехал на мотоцикле радиста», — все же ответил безутешный отрок.

Если на мотоцикле радиста, то со стороны тоннеля, рассудил Суслов. И там наверняка уже вся РДГ. Он начал спускаться к грунтовке, к брошенному «К». Он идет на выручку дрептовцам, вновь обретя утраченное мужество. Первый шаг уже сделан, он квалифицированно завалил моджахеда. Но второй сделать так и не смог. В его голове точно разорвалась эфка, и его собственная вселенная превратилась в стремительно разлетающиеся осколки. Он так и не узнал, что в Лондоне для него было бы ни чем не лучше, чем в Москве, что человек нигде не свободен, а свободен человек, как писал Горький в «Климе Самгине», лишь в выборе греха. Но и грех быстро пресыщает. Если хорошенько подумать, пуля Махмуда Риштина, пущенная ему вдогонку, избавила его от той маяты, которой маятся Гамлеты всех времен и народов. И если бы судьбе не было угодно сделать это руками афганца Махмуда, которому, как успевающему курсанту, в пакистанском лагере американские инструкторы вручили «Эффилд» и бронежилет, она нашла бы другой способ. Более тривиальный и менее достойный солдата. Аркадий Суслов рухнул на колени, потом на грудь, и до Махмуда, стрелявшего шурави в затылок, донесся странный звук, точно долго хихикал, заливался какой-то гном.

Этот выстрел из «Эффилда» с глушителем, как и предыдущие, не был услышан шурави, но три, произведенных из «Беретты» — если б москвич это узнал, это бы его хоть как-то утешило в последнем пути, — предупреждающе прокатились по долине. Стреляли в Чартази, определил Дрепт: вслед выстрелам тут же яростно залаяли собаки. И то, и другое на одной волне. Но его сейчас — деревня все же как-то контролируется — занимала лесопилка, вокруг которой рассредоточилась группа, и он, удостоверившись, что бача Раван не ранен, помог ему ползком убраться с места, напоминающего скотобойню. Ползком — потому, что перепуганный мальчишка не верил, что его больше не достанет эта страшная пулеметная очередь из-за Ландайсина.

«Так, дуреха, говори медленно, что просил передать мне азербайджанец», — повторил Дрепт.

«Кида дубови лися висихать…» — очень старался Раван, но у него ничего не получалось.

«Кида» — это кидать? Что и куда?» — вздохнул шурави на вторую попытку афганского мальчишки.

Но когда Илье понадобилось выяснить, где группа свернула в маки, мальчишка сразу понял. Он повлек Дрепта назад вдоль тропы лощиной, так что патрон, оставленный Гурджиевым на тропе как метка, и не был замечен и не понадобился. Но в лощине они набрели на след группы в примятых маках, выбиравшейся из лощины по-пластунски. След вел от тропы почти перпендикулярно, а затем под прямым углом поворачивал к Ландайсину. Ребята выбирали, насколько это было возможно в полевых условиях, кратчайший путь, а ориентиром служила лесопилка, которая хорошо просматривалась с возвышенных участков. Когда Дрепт различил на ее крыше трубу, это, по топографической науке означало, что до нее оставалось не более трех километров. Дрепт с Раваном вернулись в лощину: здесь можно было идти быстро и слегка пригнувшись. Дрепт загадал. Если он самостоятельно выйдет на гранатометчиков, то все будет хорошо. Он начал считать про себя шаги, и, отсчитав две тысячи пятьсот — рассказать кому-нибудь, не поверят! — снова выбрался с мальчишкой из лощины и стал выискивать тот заметный пригорок, за которым укрылись Уманов и Пфайфер и возле которого били прямой наводкой. Рассматривая его с плато да еще днем, запомнить ориентиры было нетрудно. Но сейчас по-тихому и неожиданно выйти на гранатометчиков — это, конечно, ребячество. Ребята могли пальнуть по командиру. И командир негромко свистнул в два пальца. Ответили таким же свистом с места чуть дальшего, чем он рассчитывал. Потом под рукой Дрепта звякнули стреляные гильзы — все верно, здесь ребята развернули свой АГС. Еще два десятка метров — и он с мальчишкой на позиции. Азербайджанец и немец закусывали сухарями и подслащённой водой, по очереди прикладываясь к фляжке.

«Из Ландайсина?» — Дрепт передал протянутую фляжку мальчишке.

«Может быть, из Кунара. В деревне заправлялись, — ответил Давуд. — Ужин не предлагаем, командир. Вы ведь только что из дворца, с приема?»

«Да, — подхватил Миха, — везет же кому-то. Жареный барашек, форель…»

«Но не всем, — сказал Давуд. — Вот, к примеру, старший прапорщик товарищ Парахоня так пластался перед тамошними кухарками. Ах, перчику добавьте!.. А лавровый лист не забыли?.. А чесночок?.. А не обломилось. Пришлось напялить белый вшивый балахон и — в караван, изображать верного слугу хозяина».

«Ладно зубоскалить. Вернемся на базу — с меня барашек. — Дрепт закурил, благо пригорок закрывал. — Говорите, как дела?»

«Была минутка, — рассмеялся Уманов, — нас с Михой чуть медвежья болезнь, как выражается друг Новаев, не настигла. Отстрелялись, огляделись — а мы у моджахедов, как на ладони. Почему нас не завалили, до сих пор не понимаю!»