Жизнь взаймы - Виталий Гладкий Страница 3

Эффект получился потрясающий. Нужно сказать, что самогон у деда был первостатейный, крепостью никак не меньше пятидесяти градусов, а первач вообще тянул на все девяносто. Поэтому одежда бомжей загорелась сразу.

Обитатели Мотодрома, собравшиеся поглазеть на штурм "крепости" Есесеича в предвкушении шикарного зрелища, не ошиблись в своих предположениях. Только из сторожки вылетел не ее хозяин, как предполагали бомжи, а три живых факела, горевших голубым пламенем.

Испуганные до полусмерти "оголовки" ринулись прямо на толпу, чтобы друзья-приятели помогли им сбить огонь. И это было большой ошибкой.

Завидев огненные фигуры, бомжи, которые тоже были на хорошем подпитии, решили, что разверзлись врата ада и все их пьяные кошмары стали явью. Толпа бросилась врассыпную, а сзади в тщетной надежде получить помощь мчались трое пылающих нечестивцев, издавая звуки, похожие на рев корабельной сирены.

Так живые факелы добежали до КПП, где находился Тюнькин. Туда они и ввалились все трое, надеясь на помощь благодетеля, уже на последнем издыхании от усталости и ужаса, но по-прежнему в языках голубого пламени.

Верзоха, который был на хорошем подпитии и в этот момент закусывал стакан водки соленым огурцом, не выдержал такого ужасающего зрелища и, несмотря на солидный живот, ласточкой нырнул в открытое окно, благо оно было рядом.

Очутившись снаружи, голова, ничего не соображая и держа огурец в зубах, со спринтерской скоростью рванул по дороге в сторону города, где и столкнулся с бампером мусоровоза. Хорошо, что водитель вовремя затормозил.

В итоге неудачного "штурма" троица лишились одежды (ее даже не пришлось снимать – она истлела от огня и осыпалась, словно ржавчина), а потерявшего сознание Тюнькина сначала забрала бригада "Скорой помощи", а затем на неделю определили в психушку, потому что он по запарке весьма настойчиво утверждал, что его едва не взяли в плен инопланетяне.

После этого случая на Есесеича больше никто не наезжал. А когда он стал продавать свой натурпродукт "коллегам по бизнесу", его вообще начали считать едва не святым человеком. Тем более, что Есесеич иногда давал спиртное в долг, что среди бомжей-старателей было не принято.

– Выпьешь? – спросил Есесеич, ставя на стол бутылку самогона и стаканы.

– Что-то не хочется…

– Ты не сумлевайся, продукт – первый сорт. Для себя делал, из конфет.

– Спасибо, но я пас.

– Ну, как знаешь, – не стал настаивать гостеприимный хозяин.

Ему хорошо было известно, что Паленый слыл малопьющим; это обстоятельство делало его среди бомжей белой вороной. Впрочем, такой "недостаток" в среде мотодромовских изгоев скорее был достоинством – Паленый никогда не клянчил, чтобы ему налили стаканчик на дармовщину.

– А как насчет чифиря? – предложил Есесеич.

– Спасибо, не откажусь.

Подбросив дров в печку, которая тут же весело загудела, Есесеич поставил на плиту чайник и сковородку, и вскоре внутри бывшей сторожки распространился приятный запах чего-то съестного.

Бурая масса, которую старик выковырял ложкой из литровой консервной банки, была весьма подозрительна на вид, но вполне съедобна, в чем Паленый вскоре и убедился, когда Есесеич всучил ему ложку и кусок зачерствевшего батона. Он ел через силу, чтобы не обидеть гостеприимного старика.

С хлебом на Мотодроме почему-то были проблемы. Иногда попадалась мука, тронутая жучками, но бомжи ленились печь из нее даже лепешки. Кроме хлеба, высоко ценились и лезвия для безопасных бритв. Практически это были главные две позиции, на которые бомжам приходилось тратить деньги.

Естественно, за исключением водки…

Выпив, Есесеич немного размяк. Он прилег на кровать, найденную на свалке (как и все, что находилось в его "особняке"), и, задумчиво глядя на Паленого, который с удовольствием пил горячий, круто заваренный, чай, сказал:

– У нас хозяин поменялся.

– Что, Тюнькин уходит?

– Ну ты даешь… Этого клеща с Мотодрома можно сковырнуть лишь лопатой или выжечь каленым железом. Он тут с самого начала.

– Другой может быть еще хуже.

– И то верно, – согласился Есесеич.

– А про какого хозяина ты говоришь?

– Ты что, думаешь Верзоха здесь всему голова?

– Ну…

– Наивный… хе-хе… – Есесеич коротко рассмеялся. – Знаешь, какие бабки тут крутятся? Тюнькин – это жошка, шестерка. Но и он неплохо поживился. Дачу себе отгрохал, словно какой-то крутой. На самом деле Мотодромом заправляет мафия.

– Откуда знаешь?

– Знаю… – Осторожный Есесеич не стал вдаваться в подробности. – У них там власть поменялась, кое-кого в гроб уложили, теперь другая бригада будет заправлять делами на всех городских свалках.

Он вдруг опять захихикал.

– Ты чего? – удивился Паленый.

– Вчера к Тюнькину приезжали новые хозяева. Ты бы видел, как он хвостом вилял. Наверное, с испугу в штаны наложил. А вечером запил горькую, даже у меня брал – казенки не хватило.

– Переживает?

– А как не переживать? С этой недели для Верзохи лафа закончилась. Его посадили на твердый оклад.

– Он и раньше был на окладе.

– Был, – согласился Есесеич. – Но его никто не контролировал. А эти новые – серьезные ребята. Схимичит – на столбе подвесят вверх ногами. И глазом не моргнут.

– Почему люди такие жестокие? – тихо спросил Паленый – похоже, сам себя.

Есесеич, по причине возраста не обладающий острым слухом, все же расслышал вопрос Паленого, и ответил:

– Не все. Некоторые. Но в руки Шишкана лучше не попадаться. Теперь он будет здесь всем заправлять.

– Кто такой Шишкан?

– Бандюга. Говорят, что вор "в законе". Но про то достоверно не знаю. Его совсем недавно выпустили из тюрьмы, так он снова подминает под себя то, что разошлось по другим рукам, пока он семь лет в зоне парился. Слыхал, две недели назад убили какого-то депутата областной думы?

– Краем уха…

– Взорвали машину. Вместе с ним погиб и прежний наш главный бугор (ты его тоже не знаешь). Уверен, что это Шишкан подсуетился…

Паленый индифферентно пожал плечами и долил из чайника темно-коричневой жидкости, которая действовала на него, как водка на пьяницу – возбуждала; а еще заставляла шевелить мозгами.

Есесеич вдруг затих. Он уснул на полуслове.

Паленый посмотрел на старика и невольно улыбнулся. Его обожженное лицо превратилось в злобный лик сатира или даже дьявола, как рисовали нечистого средневековые художники.

Впечатление усиливали отблески пламени в глазах – Паленый сидел на ящике возле плиты, в которой догорали толстые поленья. Свет, проникающий сквозь окно-амбразуру, был серым и тусклым, потому что небо заволокло тучами. Улыбка-гримаса уже покинула его неподвижное, как маска, обезображенное лицо. Он задумался.