Скалолаз - Михаил Нестеров Страница 3

– Я помогу тебе, Ларс, – в очередной раз пообещал Херцфельд. – Но скажи откровенно, почему ты выбрал…

– Твою контору?

– Нет, конечно. Почему ты выбрал такой сложный путь? Чтобы попасть в Душанбе, есть другие пути, я могу подсказать.

– Знаешь, будет очень весомо и эффектно появиться перед пленными немцами и их потомками, нелегально перейдя границу. Что там путевка или деловая командировка, верно?

– Не знаю, как отнестись к этому.

– Я знаю. Я не просто «пес войны» – я старый «пес войны», и мне незачем учиться новым трюкам. Это дело молодых собак и щенков.

Клаус развел руки в стороны, как бы говоря: «Ну что с тобой поделаешь».

– Флаг тебе в руки, Ларс. Но ты, признайся, не был со мной откровенен.

– Что верно, то верно. Если говорить прямо, я давно не был в горах. Сегодня для меня даже три тысячи метров – предел мечтаний. Кто знает, может быть, завтра я буду смеяться над этой высотой, которая действительно покажется мне смехотворной.

Шеель двадцать лет назад не дошел до восьми тысяч метров всего девяносто восемь. Но не потому, что не хватило сил и он сдался, а потому, что пик Кангбахена находится на высоте всего 7902 метра. Шеель плакал, взойдя на строптивую гору: сколько усилий, сколько душевных и физических мук претерпел он, чтобы в составе интернациональной экспедиции оказаться на вершине Кангбахена!.. У подножья горы пик казался пределом мечтаний, а на вершине Ларс оказался подавленным, ущербным. Он сквозь слезы смотрел на соседний пик Канченджанга и молил бога дать ему крылья: «Только девяносто восемь метров, Господи, и забери крылья назад! Оставь меня, и я рухну вниз…»

Ларс до сих пор ощущал непреодолимую тягу к горам, к облакам – «что и птица не пролетит», к своему непокоренному восьмитысячнику. Жалея себя, издеваясь над собой, он соглашался на меньшее – пик Кангбахен. Он знал, что никогда не ступит на такую высоту, поэтому был в своих мыслях необыкновенно упрям.

В столице Таджикистана командира поджидали Дитер Крамер, Хорст Кепке и Мартин Вестервалле, наиболее близкие ему люди, с которыми он прошел огонь и воду. Они встретились на Привокзальной площади, как и было договорено.

– Как переход? – спросил Кепке не без зависти. Он был вторым и последним альпинистом в бригаде и еще помнил трепетное состояние, стоя на вершине Монте-Розы. Ему казалось тогда, что он проник в некую тайну, которую уже вдыхал вместе с морозным воздухом Альп, но еще не понимал ее смысла. Что-то божественное витало тогда над ним, будто он примерял ореол всевышнего, ставшего тогда милосердным и уступившего на время свое могущество и силу молодому немцу. Да, пожалуй, Хорст Кепке чувствовал тогда себя богом: он на вершине!

– Переход? – переспросил Шеель. И поборол в себе желание отмахнуться: переход как переход. – Если бы мои проводники не перли героин, а я не держал в голове пятнадцатилетний срок за контрабанду, незаконный переход границы и ношение огнестрельного оружия, то переход можно было бы назвать скучным. Я совершил два преступления и стал соучастником третьего. По здешним уголовным меркам, это пятнадцать лет. За все.

– Вижу, в дороге ты время зря не терял, – заметил Кепке, – зубрил уголовный кодекс.

– Да, изучал не только бадахшанские тропы.

– Больше ничего с тобой не приключилось?

– Пяндж, – командир скривился. – Этот городишко буквально кишит пограничниками. Но проводники знают свое дело. На контрольно-пропускных пунктах мы не задерживались больше чем на минуту. Здесь главное – знать, кому и сколько дать на лапу. В основном говорят на русском, и это называется «все схвачено». Как вам город? – спросил командир, «выводя» на разговор нелюдимого Вестервалле.

– Говорят, раньше это был кишлак, – ответил Мартин, здорово похожий на Дитера Болена из поп-группы «Модерн Токинг»: белокурый, белозубый.

– Так и Берлин начинался с деревушки, – хмыкнул Шеель. И задал вопрос в продолжение темы: – У вас был разговор с главой нашей диаспоры?

Ответил Кепке:

– Он дал нам расклад на группировку некоего Сарацина.

– Слушаю тебя, Хорст.

– А меня ты не хочешь послушать? – не без раздражения спросил Дитер Крамер. – Ты даже со мной не поздоровался. Я что, из Турции?

– Извини, я перепутал тебя с местным. Ты стоял, как на автобусной остановке, ходил туда-сюда, поглядывал на часы, похлопывал себя газетой. Здравствуй, Дитер.

Крамер махнул рукой. Кепке продолжил:

– Сарацин считается одним из главных авторитетов в городе. В середине восьмидесятых подмял под себя всю коммерческую деятельность, после распада Союза – частный бизнес и государственный. Затем перенес свою деятельность за рубеж. Его влияние почувствовали на своей шкуре некоторые бизнесмены из Германии.

Хорст Кепке говорил о человеке, мать которого была русской, отец – таджиком. Тридцать пять лет. Из них четыре года отсидел за вымогательство. И сейчас для него не лучшие времена – больше половины предприятий Душанбе стоит. А до войны Сарацин контролировал несколько государственных заводов. Под его опекой находилась и станция «Душанбе», то есть грузовые перевозки. Боксер. Особых успехов на ринге не снискал, зато продвинул пару боксеров, которые сейчас тренировались в Германии и уже успели провести несколько боев под эгидой Всемирной боксерской ассоциации.

– Финал играют двое.

– Что? – не понял Кепке.

– Финал играют двое, – повторил Шеель.

В этот раз помощник понял командира. И спросил, принимая спортивную терминологию:

– Тогда почему ты выбрал игру на выезде? Почему бы нам не подождать, когда Сарацин со своей бригадой приедет в Германию?

– Я военный человек, Хорст, и принимаю войну, которую мне объявили. Мы дадим бой здесь, и тогда охотники за чужими деньгами поостерегутся лезть на наши земли. Они будут биты здесь и призадумаются: а что будет там, на немецкой земле?

«Да, – ухмыльнулся Кепке, – разводила из тебя никакой, даже сказать толком об этом не можешь». И невольно содрогнулся: если уж командир не может толком объясниться на немецком, то как же его поймут таджики на русском?.. Шеель и большинство боевиков его бригады уже четыре года жили в Чехии и отлично говорили по-чешски. Шеель считал, что русский – сродни чешскому, и даже доказал это на практике: он нашел общий язык с русскоговорящими проводниками.

Кепке поостыл: командир не на олимпиаду полиглотов приехал, а устранять проблему. Главное, не то, как он говорит, а как быстро и точно стреляет.

Шеель не сказал правды о своей миссии даже главе «Дипкорпуса», с которым его связывали приятельские отношения. Беспредел, с которым столкнулся Шеель, здесь, на постсоветском пространстве, называли «крышеванием»; сам Шеель придумал для бандитских группировок заковыристое определение: административно-крышевое образование. После падения в 1989 году Берлинской стены вместе с немцами, подражая, однако, туркам, на немецкие земли хлынули криминальные элементы из России, Казахстана, Таджикистана; некоторые – маскируя свой интерес за спортом, привозя на соревнования боксеров-профессионалов, находя тренировочные базы. Ларс не стал раскрывать имя своего товарища, который попал под влияние душанбинской криминальной группировки, на то у командира были основания, и на них он строил далеко идущие планы. Шеель обалдел, когда услышал: «Ты знаешь, Ларс, я имею в Берлине свой бизнес, и вот недавно ко мне подошел человек и назвался Сарацином. "Теперь, – сказал он, – я крою твой бизнес, а ты будешь отдавать мне десять процентов с прибыли. Иначе секир-башка – и тебе, и твоим родственникам". Дальше последовал вопрос при ошарашенных глазах: "Как же они на меня вышли?" Шеель ответил на него легко: "Даже слепой кабан может найти желуди".