Обреченные - Эльмира Нетесова Страница 39

Когда дом построили и перешли из землянки жить в него, Ольга и тут осталась верна себе. В постель забирала девочку. И сына. А старший нехотя к отцу пошел. Вчетвером на койке они не помещались.

Дети любили сказки, и Ольга сочиняла их на ходу в великом множестве. Разными они были. Печальными, веселыми, но никогда не придумывала страшных сказок. Жалела детей. Все трое, наслушавшись их, нахохотавшись до слез, к утру весь матрац описивали. И Ольгу. С ног до плеч.

Степан и ругал детей за сонную лень. Не велел им засыпать в постели Ольги. Но едва наступала ночь и сам заслушивался. Хохотал до слез. И снова жалел будить уснувшую ребятню. А утром все начиналось сначала.

Все усольцы считали Степана семейным человеком, женатым мужиком. А он за все время, ни разу, даже не прикоснулся к Ольге. Боялся оттолкнуть ее грубостью, неказистостью своей, и смотрел на женщину, как на единственный дар, ниспосланный свыше, неведомо за что.

Ольга и сама не понимала, как теперь все будет? Вначале жалела детей. Ей верили. В вагоне все на глазах друг у друга. Когда же перешла в землянку, тут уж сложнее пришлось. Бабы с замужеством поздравляли. Никто не верил, что не стал ей мужем Степан.

Пожимали плечами женщины, когда Ольга не приняла их поздравлений, перейдя в дом вместе с семьей.

— Не жена! Да не бреши! Под боком спишь и не пощупала? Иль он не мужик? — смеялись бабы. И грозились проверить Степана при первом удобном случае.

— Всяк судит по себе, — решила Ольга и больше ничего не говорила о своей чужой семье. «Мне здесь до конца мировой революции ссылку отбывать. А значит, всю жизнь, до смерти не уеду. Это одно. Ну, а насчет понравиться, тоже отлюбила свое. До гроба с меня хватит».

— Ольга, ты такая красивая! А Степка совсем замухрышка. Не годится в пару тебе. Как жить с ним станешь?

— Вот и хорошо, что такой он у меня. Зато никто на него не позавидует. И он таскаться не будет… Семьей будет дорожить, — отвечала Ольга удивляясь собственной уверенности.

А ночами, когда дети спали, ревела в подушку, выливая на нее всю бабью злость. Обидно было. Еще из тюрьмы жалобу подала. Просила разобраться, освободить ее, наказать клеветника. Но куда там! Такого наслушалась о себе, — что небо с овчинку показалось. За три жизни не утворила бы столько, сколько бывший муж на ее голову вылил. Слушать было жутко. И ему поверили. Ее просто высмеяли и затолкали обратно в камеру.

Отомстить бы негодяю. Но как? Его же оружием? Но на такое нужно иметь способности. И натуру стукача. В тюрьме Ольга однажды уже решилась пойти на это. Наклепать, вывалять в грязи того, кто толкнул ее сюда. Но в этот день ее отправили на Камчатку. Ольга вскоре забыла о своем намерении. Не до того стало. Уже в Усолье поняла, что писать, оправдываться, жаловаться, в ее положении и бесполезно, и бессмысленно. Жалобы не дойдут до адресата. И если попадут, не принесут желаемого результата. А значит, надо воспринять все, как есть, смириться, вжиться и терпеть.

Ольга не только внешне выделялась из всех усольских женщин. А и характер ее был под стать фамилии. А потому и прозвали ссыльные ее комиссаршей.

Она успевала всюду. Сама отобрала женщин в свою бригаду рыбачек. Сама определила на кухню опрятных, умелых старух. Держала в своих руках все бабье население Усолья. Не давала ходу слухам, сплетням, наказывала болтливых. Ольгу уважали и побаивались. Даже дома, Степан, не решался заговорить с нею сам. И только дети могли в любое время отвлечь ее, потребовать к себе внимания.

Дети… Средний — Гошка, которому теперь четвертый год пошел, да трехлетняя Аленка, сразу назвали Ольгу матерью. А вот старший — никак не называл. Свою мать помнил. Родную. Ему тогда уже пять лет было. Ольга ни на чем не настаивала. Жила. Зная, что помогая, детям выжить, сама оживает. Пока нужна — надо жить.

Степан поначалу терялся. Не знал, как вести себя с Ольгой. Не жена. И станет ли ею? Не мать. Но дети признали и она заботится о них. Без нее не обойтись. Вон и по дому управляется неплохо. Все чисто, прибрано, перемыто. Чего еще желать? Пусть все будет, как есть, покуда дети подрастут, а там видно будет, решил мужик.

Степан был работящим, немногословным, бережливым человеком. Еще на воле отличался трезвостью. Не любил компаний, не признавал гостей и сам не ходил к соседям. Дорожил временем. Вот и теперь, в Усолье, без дела минуты не сидел. Чашки, миски, ложки на всю семью из дерева вырезал. Затейливую резьбу на каждой сделал, чтоб не путали. Дочке и Ольге но гребенке выточил. Мальчишкам смастерил самокаты. Единственные в селе, они ездили на них к морю, без труда привозили домой мидий, крабов, рыбу. До глубокой ночи что-то мастерил: то лавку, то стол, то шкаф соорудил.

Ольга тоже Старалась для дома. Приспособила под пепельницы и мыльницы разлапистые ракушки. Из сухой морской капусты сплела циновки всем. А когда стала получать зарплату от рыбокомбината за рыбу, купила детям одеяла и простыни, настоящие матрацы. Степану даже неловко стало. Вместе живут, а деньги врозь. И ночью когда дети уснули, позвал тихо:

— Ольга, не спишь?

— Нет, — отозвалась тут же.

— Деньги в шкафу, в верхнем ящике. Хозяйствуй с ними сама. Только не сбалуй ребятню. Чтоб потом тяжко не было.

— Чего боишься? Ведь твои они! Не на пустое трачу. Да и то — свои! Я еще и копейку твою не тронула, а ты уже выговорил, — послышалось обидчивое.

— Зачем сердишься? Я не в укор тебе говорю. Свою одежу на детвору поизвела начисто. Самой ходить стало не в чем. Купила бы. Чтоб не хуже других быть. Ведь окромя спецовки ничего у тебя нет. Сам бы купил. Да боюсь, что не угожу. Вот и предложил — на себя истратить. Детвора растет. Ей дорогое ни к чему. О себе вспомни, — предложил Степан.

— С меня хватит. Наряды не нужны. Не перед кем выряжаться. Не одна я в спецовке хожу. Все одинаковы. Да и недосуг в поселок бегать. Конечно, халат для дома не помешало бы купить. Но нужны занавески на окна, скатерти, Ленке — валенки, Гошке — шапку. Ведь зима на дворе. Простынут без теплого. Ты- б наведался в поселок. Сам. Мне детей бабкам часто доверять не хочется.

— Хорошо, схожу, — пообещал Степан, довольный первым за все время семейным разговором.

Утром, предупредив Гусева, отправился в поселок, прихватив для покупок сумки, сетки. В Октябрьском, едва сошел на берег, к магазину направился. Там уже мужики роились. Соображали на двоих, на троих, как повезет. Сбрасывались «по рваному», чтоб на закуску что-то прихватить. И, откупорив поллитровку водки, прямо на ступеньках магазина, отпивали свою долю под ноготь, чтоб собутыльника не обделить.

Вокруг, облизывая пересохшие губы, бродили бичи, у кого в карманах, кроме пыли, давно ничего не водилось. Они заглядывали в глаза опохмеляющихся заискивающе. Может, сжалится кто из алкашей, глоток оставит.

К Степке вмиг подвалил опухший с ночи пьянчужка, не сыскавший собутыльника. Предложил сброситься. Степан молча прошел в магазин. Алкаш за ним, приняв молчание за согласие. И нетерпеливо дергая за рукав, торопил.