Кинжал без плаща - Александр Леонидов Страница 4

Когда Лордик добрался до номера — мокрый, в иле, в водорослях и водной траве, как утопленник — презрительный взгляд жены сказал ему все, что она думает о его ночных развлечениях. Взгляда было довольно — супруги не разговаривали.

На следующий день Мирончик плакал, потому что отец запретил ему купаться. Лека реабилитировался, посетив по Алановой наводке бабку Мотниху. Здесь Горелов развернул перед обалдевшей старухой впечатляющую ксиву, а затем не менее впечатляющую панораму ее бесчеловечного преступления. Подобно Босху он поместил маленькую фигурку согбенной Мотнихи в центр панорамы шабаша; Мотниха подавлена и сломлена ужасными ликами подступающих отовсюду неотвратимо Санэпиднадзора, Народного Контроля, Месткома и Парткома, КГБ и Политбюро, объединившихся для победы над зловредной бабкой. Обложив Мотниху со всех сторон, могучие союзники тащат с собой новейшую технику: зловещие овоскопы и дактилоскопы, экспертов и криминалистов, лупы и микроскопы, прожектора позора. И вот уже раскрыт бабкин замысел продать дохлятину, и вот уже со всех сторон спешит милиция брать бабку — обкладывает окрестность, прочесывает леса.

И нет укрытия, нет спасения бабке Мотнихе. Лучшие пинкертоны страны прижимают ее в угол убойными доказательствами, предьявляют ей ее отпечатки пальцев и орудие преступления — нож, которым она после смерти отворяла горло поросятам. Дедуктивный метод не дает сбоя — страна Советов поставлена под угрозу распространением поросиного трупного яда. И вот уже суд над Мотнихой — в блеске юпитеров, со стрекотом кинокамер, с рядами иностранных журналистов и гостей из братских республик. Вот уже клеймят Мотниху видные деятели профсоюзного и рабочего движения, указуют в нее перстом и требуют: «К ответу! К ответу!». И полнится газета «Правда» гневными письмами трудящихся со всех уголков необъятной родины — призывающих не щадить классового и генетического врага. Финал полон декоративных элементов: Бабку Мотниху сажают почему-то в полуторку, отвозят на помойку и там, предварительно завернув в черную простыню, расстреливают.

Уже на половине этой экспозиции почти рыдающая бабка готова была согласиться на любые, даже унизительные условия мира с обществом. Когда Лека предъявил ей ультиматум — сдать ему немедля весь дохлый опорос — Мотниха без лишних слов пошла в подпол, на ледник — и принесла трупики неудавшихся свиней.

Лека поспел как раз вовремя: на боках трупиков уже виднелась где-то слямзенная Мотнихой неразборчивая печать.

Друзья дожидались его недалеко от шашлычной, плотно пожевав жареного мяса, запивая виноградным студеным соком, урча теперь животами. Здесь они несколько часов просто и пошло спали, причудливо и мозаично загорая в рассеянных листвой лучах жгучего светила. Что касается дохлых поросят, то их положили на солнцепек, где они сперва отмерзли, а затем еще и засмердели, вздуваясь. Сому лучший гостинец!

Частично восстановив подорванные ночной охотой силы, охотники перешли к пьянке…

* * *

«Ностальжи». Как много можно вспомнить и заново пережить за две минуты единственной песни! За стеклом кружили белые мухи — первые признаки мокрой и бесснежной берлинской зимы. А водка — хоть и называлась «Русской» — была по-европейски чересчур чиста и дистиллирована. Это была подделка — под ту, настоящую, «Андроповку» — сивушную, из опилок, из нефти — из чего еще там?

Алан, Алан… Не щадит нас время… Он стал нефтебароном, и чтобы есть черную икру — в новой России не нужно было летать в Волгоград. Но изобильная икра тоже стала подделкой, как и нерусская «Русская» водка — она утратила витамины радости, солнечные ферменты целеустремленности.

Алан ворочал миллионами долларов. Он работал в Ираке по программе «Нефть в обмен на продовольствие» и много помог опальному режиму Саддама Хусейна. Потом, когда запахло второй войной в Заливе — Алан, как и все нефтебароны, отпустил домой сотрудников фирмы. Думали, что он, как капитан — последним покинет тонущий корабль.

Но это был Алан! Он сделал нечто, заставившее новостные программы вновь заговорить о «загадочной славянской душе», хоть и был вполовину армянином. Он сказал Саддаму: «Мы были вместе в богатстве и радости — останемся вместе и в смертельный час!». Потом он одел костюм «сафари», пробковый шлем, взял бронебойное ружье, из которого ухлопал в Африке не одного слона, и принял одинокий бой под деревушкой Эль-Обейд.

Говорили, что это очень экзотичный способ самоубийства. Говорили, что Алан сошел с ума и принял за сафари настоящую войну.

Но Лордик знал истинную причину. Незадолго до Эль-обейдской последней охоты он видел Алана на экономическом форуме в Давосе. Алан показался ему безмерно усталым, издерганным и потерявшим стержень внутри. Бессвязную речь мог понять только старый, многолетний друг:

— Шлюхи! Я, Лордик, потратил на шлюх всего себя! Занимали мы с тобой, занимали… Отдавать все равно придется! Как все пошло и, главное, по Фрейду — убить себя, чтобы нравиться бабьей твари, проституткам нравиться… ради чего все?!

Подлинная романтика для Алана всегда была связана с трагедией и поражением. Алан смолоду впал в странную ересь — он полагал, что Богу милы побежденные, что Бог на их стороне — но, увы! — Он наблюдатель и не может вмешаться: вмешайся Он — и побежденные станут победителями, и пропадет их шарм и величие, подлинная глубина, отверзтая в их душах в час великих испытаний.

Под Эль-Обейдом одинокий путник пустыни дал красивый бой: он стрелял в американский бронированный вертолет «Апач». Он не смог бы его сбить — если бы одна из пуль не попала под вращающийся винт, в ту единственную, как у Ахилла, уязвимую точку «Апача». Для охотника это большая удача! Только страстный охотник сможет ее оценить — все равно что попасть бешенно прыгающей белке прямо в глаз мелкой дробью!

А может быть, думал Мезенцов, то была и не удача вовсе, а просто великий Наблюдатель все же вмешался, усилил драматический эффект? Прошла лишь минута торжества — и другой «Апач» разорвал тело Алана в клочья очередью из крупнокалиберного пулемета. Кровавые останки Григоряна пали на иссохший такыр вдали от Басры и Багдада, вдали от родной стороны, бесконечно уходящей во времени и пространстве от Алана.

К гибели своей страны Алан приложил немало усилий — потому что хотел нравиться шлюхам. Но нельзя убить СВОЕ, не убив при этом СЕБЯ. На склоне дней Алан понял это — и ушел красиво, в колониальном пробковом шлеме и брезентовом френче, со слоновым ружьем в руках.

«Ностальжи». Одна только песня. И какие гуттаперчивые, каучуковые, резиновые две минуты! Сколько мыслей влазит в них под фальшиво-чистую, стерильную, не обжигающую горла водку и под вкус прикормленной, домашней, потерявший терпкий лесной дух погони и страсти оленины!

* * *

В далеком и чопорном 1978 году ему было 33 года — возраст Христа. Он состоял завотделом в Кареткинском райкоме ВЛКСМ, отвечал за науку и учебные заведения. Медик по профессии, он писал диссертацию по методам психотронного воздействия в буржуазных странах, ненавидел райкомовские будни с их пьянками, саунами и распущенностью, презирал свою скучную должность, возню с бумажками и маразматические поправки в молодежные стенгазеты.