Мгновение истины. В августе четырнадцатого - Виктор Носатов Страница 4

2

Сразу же после окончания банкета в Михайловском дворце генерал Пустошин предложил Баташову отметить неожиданную встречу в яхт-клубе, где их разговору никто не будет мешать. Этот довольно знаменитый на весь Петербург яхт-клуб, как во всякой европейской столице, издавна служил прибежищем дипломатов и военных, где они могли не только отобедать, но и встретиться с друзьями и нужными людьми – членами этого в высшей степени элитарного заведения.

Как давнего завсегдатая заведения, Пустошина встретил сам метрдотель и, предупреждая желание генерала, сразу же проводил его вместе с гостем в самое тихое и спокойное место.

– Что прикажете подать-с? – подобострастно спросил он, как только офицеры заняли места за столиком.

– Как обычно, Петрович, – не заглядывая в меню, ответил генерал.

– Будет исполнено, ваше превосходительство-с, – склонил в полупоклоне голову метрдотель и, подозвав к себе официантов, начал им что-то строго толковать.

Не прошло и пяти минут, как на столе появился графин с шустовским коньяком и самые разнообразные холодные закуски.

– Я уже не раз бывал здесь, – признался Баташов, – но так лихо меня еще ни разу не обслуживали. В чем же секрет?

– Ну, секрета здесь никакого нет, – ухмыльнулся в усы генерал, – все до банального просто. У меня в полку служит брат этого самого Петровича.

Пустошин потянулся было к графинчику, чтобы разлить по бокалам коньяк, но его желание было тут же исполнено услужливым официантом.

– Выпьем за нашу встречу! – предложил первый тост генерал. – За нашу дружбу, скрепленную нелегкой службой на задворках Российской империи. – Выпив и закусив малосоленой семгой, офицеры принялись вспоминать о своей службе.

– После вашего отъезда в Варшаву мы, пожалуй, и не виделись, – сказал Пустошин, с интересом разглядывая Баташова, – вот уже и седина у вас на висках появилась, – неожиданно констатировал он.

– Да и вы не помолодели, – с грустью в голосе отозвался Баташов, – ну, что обо мне говорить, ведь я в отличие от вас ничего знаменательного для Отечества не совершил. Расскажите лучше о себе. Ведь несмотря на то что мы с вами уже не раз встречались в Петербурге, обстоятельно поговорить нам так и не удалось. То я куда-то спешил, то вы куда-то спешно уезжали…

– Это вы правильно заметили, Евгений Евграфович, чем мы становимся старше, тем время летит быстрее. А нам так много нужно друг другу сказать. Вы, наверное, хотите услышать подробности о моей венской эпопее, ну что ж, извольте. – Пустошин, не дожидаясь официанта, плеснул себе из бутылки коньяку, сразу же его выпил и, даже не притронувшись к закуске, начал свой рассказ:

– Оказавшись после жаркого и непрезентабельного Ташкента в холодном и блистательном Ламберге [2] в качестве российского консула, я первым делом начал налаживать связи.

Через знакомых офицеров из Генерального штаба познакомился с городскими чиновниками из мэрии, русскими промышленниками, которые налаживали там свое дело. Через несколько месяцев наш венский военный агент, ознакомившись с проделанной мной работой, сказал по секрету, что в Петербурге ждут от моей работы большего. Что, будучи в Генеральном штабе, он слышал от офицеров генерал-квартирмейстерской службы в мой адрес слова осуждения, мол, вместо того чтобы добывать секреты австро-венгерского Генерального штаба, полковник Пустошин ведет неподобающе роскошную и разгульную жизнь. Я, конечно же, не стал ему доказывать, что в условиях постоянной слежки австро-венгерской политической полиции моей единственной возможностью поддерживать контакты с нужными людьми была простенькая роль прожигателя жизни.

Частенько выезжая в Вену, где по старой кавалергардской привычке я мог и покутить, и поволочиться за молоденькими балеринами Венского театра, я первое время не вызывал особых подозрений у австро-венгерской разведки, и это давало мне возможность работать довольно продуктивно.

Правда, тогда я еще не мог представить в Петербург копии мобилизационных планов австро-венгерской армии, которые так требовались нашему Генеральному штабу, но информацию о дислокации приграничных частей и схемы оборонительных сооружений Ламберга и других городов я передавал постоянно…

– О той довольно ценной информации, которую вы поставляли в Генеральный штаб, я знаю не понаслышке, уважаемый Константин Павлович, – отозвался Баташов, – ведь я тогда уже работал делопроизводителем в европейском отделе генерал-квартирмейстерской службы. Хочу сказать вам откровенно, что в нашей службе еще немало завистников, которые, не обладая ни достаточным опытом, ни достаточными знаниями, спят и видят себя этакими суперагентами, на деле же большинство из них способны только заносить в картотеки добытую настоящими разведчиками информацию. На большее они не годятся и потому частенько в поведении своих коллег за границей видят только плохое. И потому, нечего на их хулу обращать внимание…

– Есть на этот счет хорошая восточная пословица: «Собака лает, а караван идет», – улыбнулся генерал, – и если вам еще не надоели мои воспоминания, я, с вашего позволения, продолжу.

– Я прошу прощения за то, что перебил вас, – смущенно промолвил Баташов, – но я хотел, чтобы вы знали о том, что достойных людей в генерал-квартирмейстерской службе больше, чем всяких там завистников и чинодралов…

– В этом я никогда не сомневался, – убежденно промолвил Пустошин и после небольшой паузы продолжил свой рассказ:

– Решив в полной мере соответствовать роли этакого русского набоба, я частенько наезжал в Вену, бывал в самых дорогих ресторанах. Однажды, обедая в одном из лучших ресторанов Вены «Ридгоф», я на спор с австрийскими офицерами выпил сразу две бутылки шампанского. Сквозь крики, которыми приветствовали мою победу офицеры, я услышал глухой, вкрадчивый голос:

– Господин Пустошин, в молодости вы были менее сдержанны в вопросах пития и, насколько я знаю, могли на спор выпить семь бутылок шампанского.

– Я и сейчас могу выпить не меньше, – ответил я, нисколько не удивившись осведомленности офицера, в котором признал начальника отдела Эвиденцбюро подполковника Редля, отвечавшего как за агентурную разведку, так и главным образом за контрразведку. С его описанием меня ознакомили перед отъездом в Ламберг. Это был высокий, крупный мужчина лет сорока пяти в недорогом, но элегантном коричневом костюме. Он сидел за соседним столиком вместе с офицерами и, самоуверенно подняв подбородок, над которым торчали по моде закрученные кверху густые, пшеничного цвета усы, то и дело бросал в мою сторону любопытные взгляды.

После этого знакомства я не упускал случая доказать проницательному контрразведчику, что тот оказался прав, видя во мне не разведчика, а беззаботного повесу и покорителя женских сердец.

Так и не заметив за мной каких-либо подозрительных контактов с подданными австро-венгерской империи, Редль по-своему заинтересовался моей особой и частенько приглашал меня на дружеские попойки. Как славянин, он втайне презирал чопорных австрийцев, которые постоянно держали с ним определенную дистанцию, которую никогда не переходили. Наверное, поэтому большинство его высокопоставленных друзей и знакомых тоже имели славянские корни. Только в их окружении он мог себе позволить не только покритиковать австрийского императора, но и высказать свою любовь и уважение к нам, русским. Это и понятно, ведь в Европе еще были живы те, кто на себе испытал гнет и жестокость Османских поработителей, которых, положив на алтарь победы тысячи жизней, изгнали русские братки. А после того как я в узком кругу избранных друзей и собутыльников Редля выиграл пари и в самом деле опустошил на спор одну за другой полдюжины бутылок шампанского, его признательности не было предела.