Разрешение на жизнь - Михаил Климман Страница 40

Когда-то Лена объяснила ему, что банальность – это то, что может сказать любой, и он с этим был, да и сейчас остался, абсолютно согласен. Но, похоже, все истинное – банально, потому что у меня болит, меня радует и страшит то же самое, что и тебя, и его, и тысячи, миллионы других людей и кричим, плачем и смеемся мы все, в общем, одинаково, то есть – банально.

– О чем задумался, легонант? – Лена подвинула к нему вазочку с сахаром.

– Хочу сегодня съездить к Насте в больницу, и даже если «Отелло» там, все равно зайду с ней поговорить.

Лена подняла глаза к тому месту над его головой, где был телевизор. Звук был выключен, а если передавали что-нибудь интересное, пульт был под рукой.

– Смотри-ка, Набоков, – сказала она, беря пульт.

– В Берлине Владимир, – послышался голос из динамика, – зарабатывал уроками тенниса, французского и английского языка, а также снимался в массовых сценах в кино. Да-да, вы не ошиблись, вот тот второй справа в глубине с кружкой пива, действительно, крупнейший русский писатель двадцатого века Владимир Владимирович Набоков.

Звук исчез так же внезапно, как и появился. Нет, не исчез, а просто уменьшился до минимума. Передача явно не закончилась. Дорин поднял голову и посмотрел на жену. Она, держа в руках пульт, смотрела в стену широко открытыми глазами.

– Что случилось? – встревожился Андрей.

– Ты знаешь, я, кажется, поняла, что мне казалось все время таким знакомым в этой шахматно-энтомологической истории, – сказала Лена, медленно переводя на Дорина сомнамбулический взгляд. – Все очень просто: шахматы и бабочки – это две, кроме собственно писательства, главные страсти крупнейшего русского писателя двадцатого века…

– Шахматы и бабочки, – вполголоса вторил ей телевизор, – всегда были в кругу интересов Набокова. Он неплохо играл, еще лучше составлял и решал задачи, то есть был известным шахматным композитором. В 1971 году он даже опубликовал книгу «Poems and Problems», где под одной обложкой были собраны сочиненные им стихи и шахматные задачи. Бабочками он также занимался не как дилетант, а был серьезным исследователем-энтомологом, автором ряда научных статей, открывшим и описавшим несколько новых видов Lepidopteria. «Мои наслаждения, – сказал он в одном интервью, – самые острые из ведомых человеку: писательство и ловля бабочек». Сейчас на экране вы видите фотографию одной из этих лепидоптерий, открытых и описанных Владимиром Владимировичем.

Лена уронила чашку, которую несла к посудомойке.

– Смотри, – позвала она Дорина.

На экране была хорошо видна черная бабочка с красной каймой по краям крыльев. Белый орнамент по черному вполне можно было принять за шахматного ферзя.

– Что я тебе говорила?

– Как видите, в этом фантастическом по красоте насекомом совпали две страсти Набокова. Но здесь у Владимира Владимировича возникла еще одна проблема. Правильно было бы назвать эту бабочку – шахматная или ферзевая, но, как известно, в латинском языке слов «шахматы» и «ферзь» не существует, не были еще в то время, когда создавался язык, шахматы известны в Европе. А когда стали известны – язык уже умер. А новообразования типа Scarci Владимир Владимирович не признавал, считал чем-то вроде пластмассовых цветов. Но Набоков – литератор и мастер шахматных задач – нашел изящное решение. Он назвал свою бабочку Vanessa reginam gerens, в переводе – бабочка, носящая королеву.

1 апреля, суббота

Они с Леной, поскольку ей опять пришла пора кормить, решили обсудить все вечером. Пока стало понятно только, что шахматы, которые у них в руках, как-то связаны с Набоковым. Но как? Какое дело антикварным дилерам до шахмат русского писателя? Если они даже и принадлежали Владимиру Владимировичу, это увеличивает их цену, конечно, ну в два, два с половиной раза от силы. Да потом, эту принадлежность еще нужно доказывать.

Кто мешает тому же Косте-ювелиру, например, взять фотографию Vanessa reginam gerens и сделать по ней шахматы? Единственным доказательством того, что это не Костина работа, было то, что он честно, не скрывая, воровал дизайн шахмат.

И все равно, сегодняшнее открытие не отвечало на вопрос: почему за шахматы нужно убивать?

Андрей вышел на улицу и двинулся к автостоянке. Сегодня он впервые после долгого перерыва должен был сесть за руль. Нога уже не болела совсем, и вчерашняя поездка с Веселкиным была скорее перестраховкой. «Ауди» завелась мгновенно, хотя и простояла две недели без движения. Дорин вывел ее на проезжую часть, когда сзади послышались непонятные звуки. Андрей взглянул в зеркало – на заднем сиденьи улыбался Гуру:

– Не пугайся, Андрей, мне с тобой поговорить надо.

– А я и не пугаюсь, – пожал плечами Дорин. – Ты почему прячешься? В розыске, что ли?

– Нет, но вопросов ко мне у ментов много, – Гуру вертел головой по сторонам, – а я пока не готов отвечать…

– Тебя отвезти куда-то или будем здесь разговаривать?

– Приятно, что ты не веришь в мою виновность.

– Какую?

– Утром передали, – Андрей поймал Женин взгляд в зеркале, – что я – подозреваемый номер один. Раз не появляюсь, значит, я и убил. А ты, выходит, просто не знал.

– Нет. – Дорин поморщился.

– А то бы, наверное, не стал со мной разговаривать. Здесь останови, пожалуйста.

Дорин притормозил, они оказались в тихом переулке. Женя открыл сумку, которая висела у него на плече, начал в ней что-то искать.

– Я бы все равно на тебя не думал, Гуру, – обернулся Андрей.

– Веришь в мою порядочность?

– Нет, знаю, кто убил…

– Да? – Женя держал в руках небольшой пластмассовый предмет, похожий на маленькую магнитофонную кассету. Последняя реплика Дорина заставила его опустить руку на сиденье. – И кто же?

– Судя по твоей интонации, ты знаешь это не хуже меня.

Андрей внимательно разглядывал Гуру. Тот тоже несколько секунд смотрел на Дорина, потом запихнул маленькую кассету обратно в сумку, а оттуда достал кассету побольше, судя по толщине – видеомагнитофонную.

– Я-то знаю, – медленно сказал он, рука с новой кассетой лежала на сиденье, словно он никак не мог решиться, отдать ее или положить обратно в сумку, – а вот у тебя откуда такая информация? Ты его видел?

– Не я…

– Но ты же там был. – Несмотря на то, что слова были поставлены в вопросительном порядке, фраза звучала как утверждение. – Ладно, чего дурака валять, вот это тебе будет интересно.

Он протянул Андрею кассету.

– Что это? – Дорин кассету взял, покрутил в руках. – Ты хочешь, чтобы я ее просмотрел?

– Дело твое. Это допрос Ковалько.

– Допрос Ковалько? – Андрей вытаращил глаза. – Его что, арестовали? Когда? Откуда у тебя пленка?