Двойной удар Слепого - Андрей Воронин Страница 41

Сиверов непроницаемо молчал.

Ирина почувствовала, что между мужчинами происходит нечто понятное только им двоим.

Генерал открыл коробку. Это была действительно чертовски знакомая коробка: в таких коробках он без малого пятьдесят лет, пока служил в органах, четыре раза в год – на день Победы, на Новый год, на 23 февраля и на День образования ВЧК – получал так называемый «наркомовский паек». Открывая коробку, отставной генерал точно знал, что он найдет там обязательную курицу, запечатанную железной крышкой стеклянную баночку с красной икрой, плоскую синюю шайбу с черной, непременный набор консервов, килограммовый кусок «российского» сыра, балык, брус осетрины, палку сырокопченой колбасы и кулек шоколадных конфет.

«Ну, Глеб, ну сукин сын! Неужто в Конторе добыл?» – взглядом спросил Амвросий Отарович.

Глеб загадочно, как сфинкс, улыбнулся. Жестом фокусника извлек откуда-то складной нож и вручил старику.

Генерал Лоркипанидзе не по возрасту ловким, умелым движением открыл нужное лезвие и начал вспарывать консервные банки.

– Ирочка, – властно сказал он, подавая женщине банку с золотистыми шпротами, – вот так, прямо в банке, поставь на тарелку.

Генерал на мужской манер, крупно, нарезал осетрину, балык и копченую колбасу. Ирина распаковала на кухне сумки, принесенные Глебом из машины, и принялась раскладывать в салатницы изысканные салаты из кулинарии «Венского дома». Анечка хлопотала вместе с ней.

Оставшись одни, мужчины сели у горящего камина и закурили.

– Давно хотел показать тебе одну вещь, – задумчиво проговорил Амвросий Отарович. – Понимаешь какое дело – со скуки я занялся литературной деятельностью…

Он искоса взглянул на Глеба, пытаясь угадать, какую реакцию вызвало это заявление.

– Это интересно, – живо отозвался Глеб. – Человеку с вашей судьбой надо замахиваться не меньше, чем на эпопею.

– Положим, я не Лев Толстой, но старался писать честно. Может, почитаешь?

– С удовольствием, Амвросий Отарович.

Старик сходил в кабинет и принес казенную папку с надписью «ДЕЛО». Так как первоначальные тесемочные завязки давно оторвались, весьма объемная плотная папка была стянута ботиночным шнурком, вдернутым в проколотые шилом дырки.

– Скромничаете, Амвросий Отарович, – улыбнулся Глеб, взвешивая на руке увесистую папку. – Это уже тянет на два тома «Войны и мира».

– Я надеюсь, вы погостите у меня?

– Дня два-три, я думаю, сможем побыть.

– Вот и хорошо, у тебя будет время почитать. Схожу-ка посмотрю, как там мой кабанчик.

Амвросий Отарович ушел на кухню. Оттуда сразу послышались звонкий смех Анечки, приглушенный рокот генеральского баса, беззаботное щебетание Ирины.

Глеб подбросил в камин пару сосновых поленьев, которые тут же затрещали, вспыхнули, и, положив на колени толстую папку, развязал шнурок.

На титульном листе значилось: «Записки старого чекиста».

Глеб узнал слегка пляшущий шрифт генеральской пишущей машинки «Континенталь» 1947 года выпуска.

«Записки» увлекли Сиверова. Он знал историю ВЧК – НКВД – КГБ; имея доступ к архивам, был посвящен во многие дела советских спецслужб, до сих пор не ставшие достоянием гласности, – и потому еще интереснее было получить информацию «неформальным» путем, что называется, из первых рук, тем более, от близкого знакомого. Без претензии на литературные изыски, не всегда безупречные с грамматической точки зрения, строки дышали живым теплом много пережившего, мудрого и правдивого человека.

Погрузившись в чтение, Глеб не заметил, как появилась Аня. Она пришла из кухни, раскрасневшаяся, ее губы были перепачканы вишневым вареньем. Она подошла к Глебу, заглянула на страницу рукописи.

– Это очень интересно?

– Ты знаешь – да, – Сиверов оторвался от «Записок». – Как там у вас дела на кухне?

– Я совсем устала, – призналась девочка. – Там так жарко… И знаешь, мне жалко будет есть кабаненка.

– Ты хотела сказать, кабанчика или поросенка.

– Да, кабанчика. Он такой маленький.

– Мне его тоже жалко, но он бы все равно погиб-замерз бы в мороз или бы его съели волки.

Аня вздохнула.

– Не думай о грустном, малышка, ведь сегодня праздник. Давай забирайся ко мне на колени, и мы с тобой вместе станем смотреть на огонь.

Поудобнее устроившись на коленях Глеба, Анечка притихла и не отрываясь смотрела, как в жарком зеве камина танцуют на березовых поленьях оранжевые языки пламени, сплетаясь в причудливые фигуры, как уносятся в дымоход скопища искр; прислушивалась к потрескиванию углей, похожему на шепот.

Глеб тоже молчал, задумавшись, не отводя взгляда от камина, следя за золотистыми языками пламени, скачущими, танцующими на березовых поленьях. Вид огня завораживал.

– А почему так интересно смотреть на огонь? – негромко спросила девочка.

– Любовь к огню заложена в человеке с глубокой древности. Когда люди жили в пещерах, огонь их согревал, давал свет. К тому же он отпугивал диких страшных зверей.

– Каких зверей?

– Всяких там тигров, львов…

– Волков.

– Да, и волков.

– А оленей?

– Оленей? Зачем их бояться?

– Так ведь у них огромные острые рога.

– Тогда, значит, и оленей…

– А летучие мыши боятся огня?.

– Летучие мыши? Наверное, боятся. Вообще огня боятся все, кроме людей.

– Ну, ты и скажешь! – хмыкнула Анечка. – Я сколько раз видела, как коты лежат у печки и смотрят на огонь. И собаки тоже…

– Так это же домашние животные, их человек приручил, и они огня не боятся. Хотя', наверное, в душе очень опасаются. Но человек рядом" вот они и доверяют людям и огню.

– А почему же люди не боятся огня?

– Люди тоже боятся огня, только они научились с ним управляться.

– Тоже скажешь, научили управляться! Я помню, какой страшный был пожар!

– Какой пожар?

– Разве ты забыл, как приезжали пожарные и как ты нас с мамой спасал?

– А, да, помню, помню…

Аня стала совсем сонной, и Глеб начал потихоньку укачивать ее. Девочка так и уснула, прижавшись щекой к плечу Глеба. Его охватила нежность, и он неподвижно сидел какое-то время, наслаждаясь удивительным теплом и спокойствием, которые могут исходить только от спящего ребенка. Потом медленно, боясь, как бы старое кресло не закряхтело и не разбудило девочку, поднялся и, бережно неся ее на руках, пошел на второй этаж. Он уложил девочку на кровать, снял с нее туфельки, прикрыл пледом и осторожно, чтобы не скрипнула половица, не стукнула дверь, спустился вниз.