Обреченные - Эльмира Нетесова Страница 43

— Лечись. А то, как мамка, ходить разучишься, только падать будешь.

Рядом Гошка сидел. Просил отца рассказать сказку вместо мамки. А

Степан, нахмурившись, укорял:

— Смотри, какой большой ты стал. Зачем тебе сказки? В них одна брехня. Мужику такое слушать не годится. Стыдно это, сынок!

Но Гошка начал хныкать. Ему сразу расхотелось быть мужиком, раз во взрослую жизнь не пускают сказки, значит, там скучно и вовсе неинтересно. Мальчишка незаметно для всех, словно ненароком, толкал Ольгу острым локотком. Будил. По нечаянности… Увидев открытые глаза Ольги, закричал:

— Мамка проснулась!

Женщина попросила воды. Степан торопясь встал. Налил чай. Принес его. И, поставив перед койкой на табурет, помог встать бабе.

— Как я дома оказалась? — спросила виновато.

— Бабы принесли тебя. Лидия с Дуняшкой Гусевой. Вдвоем. Сказали, что тебе плохо стало. Пошла домой и упала. Вот и вернули. Может, помимо воли?

Ольга ничего не ответила. Легла, откинувшись на подушку. Вспомнила весь разговор с Лидкой. Каждое слово. Попыталась спорить с бабой мысленно. Но поняла, доводов нет. Неубедительно получалось.

— Выходит, Лидка права? Значит, жила я и впрямь дурой? С закрытыми глазами и замороченной башкой? Но как жить теперь? Переосмыслить? Это значит, отказаться от всего, во что верила, чем жила. Ольга вспоминает прошлое. Радости и горе. Вроде прожито немного, а пережито немало. И всюду оказалась Лидка права. Но почему сама не сумела обдумать, взвесить все? Неужели нужна была вот такая встряска, перевернувшая убеждения с ног на голову и вывернувшая наизнанку все прежние, лозунговые восторги, оказавшиеся идейной пылью и ничем более. От них, кроме трескотни, ни следа не осталось в памяти.

— Степ, ты злишься на меня? — спросила тихо.

Мужик глянул на Ольгу удивленно, плечами пожал:

— С чего взяла? Ты, давай, выздоравливай. На больных никто не обижается.

— Глупо все, Степ. Пусто жила. Надо заново. Не сказкам детей учить, а грамоте. Чтоб читать и писать умели.

— Зачем? — подскочил мужик.

— Чтоб никто им, как мне, мозги не сушил. Чтоб ложь от правды с детства научились отличать. Чтоб став взрослыми, Не заскорузли в безграмотности. И главное, пусть судьба их в этом не обойдет. Им грамота нужна, как никому другому. То что власти отняли, я восполню. Ведь неспроста боятся наших детей учить. В школу не берут. Значит, есть чего опасаться?..

— Если время у тебя будет, учи. Грамота хлеба не спросит. Может и не понадобится. Ума она не прибавит. Коль дано что от природы, то и будет. Но и не помешает…

С того дня, каждый вечер, усаживала Ольга ребятишек за стол. Учила их писать, читать. Всех троих сразу. Вместе они быстро одолели азбуку и старались друг перед другом. Вскоре научились бегло читать. Степан эти занятия воспринимал, как очередную игру Ольги с детьми.

Теперь Ленка, довольная собой, писала на песке свое имя, фамилию. И рассказывала усольским девчонкам — ровесницам, какая у нее мать умная. А вскоре к Ольге пошли ссыльные с просьбой научить грамоте их ребятню.

Женщина согласилась. И вскоре дом перестал вмещать всех желающих, занятия пришлось перенести в столовую.

Послушав, понаблюдав, отец Харитон похвалил женщину и взялся помогать ей. Теперь, научившихся читать и писать, обучал священник Закону Божьему. Ольга на этих занятиях переставала быть учительницей. Она слушала отца Харитона, впитывая в себя каждое слово.

Что знала она о Боге? В семье никто не верил в него. К вере относились с презреньем. Не держа в руках Священного Писания, огульно отвергали его. И насаждали, вбивали свою веру. Во что, в кого? Ольга передергивает плечами. В Писании все понятно. Чисто, светло и доходчиво. Недаром и воспринималось оно, как собственное дыхание и жизнь.

— Не нарушайте Заповедей Господних, будьте добры к ближнему, умейте прощать его ошибки и сами будете прощены Господом, — говорил отец Харитон.

На уроки Закона Божьего собиралось все Усолье, от стара до мала. Люди забывали об усталости, о холоде и несчастьях. Понимая, что их нынешние муки, ничто, в сравненья с теми, какие перенес Иисус Христос.

Слушая Харитона, ссыльные светлели душой и лицами. И даже старухи перестали проклинать партейных супостатов, по чьей вине они оказались в ссылке. Ольга уже не покрикивала на баб. Уроки отца Харитона, так похожие на проповеди, сказались и на ней. Изменили многое. Степан, видя эти перемены, радовался. Баба перестала быть комиссаршей, стала покладистой, часто советовалась с ним.

Степан поначалу удивлялся этим переменам, не понимал причину. Но как-то ночью, когда дети, убаюканные сказками, уснули, мужик встал перекурить. Вышел на кухню. А вскоре к нему Ольга подсела. Прижалась к Степке впервой и рассказала, что произошло с нею у Лидки. Как встретила, о чем говорила, как проводила из дома. Ничего не скрыла Ольга. Степан задумчиво курил. А потом заговорил тихо; чтобы не разбудить детей:

— Мне она ничего не сказала. Когда с Дуняшкой втащили тебя во двор, дети испугались. В рев, в крик кинулись. Сколько слез пролили. И понял я, не смогут они без тебя. Помог в дом тебя внести. Ох и тяжелой ты мне показалась! Видно, от пережитого. Ну, спросил баб, что случилось с тобой? Ответила Лидия, вроде когда ты вышла от нее, у тебя голова кругом шла. Верно от простуды. Велела чаем тебя поить. Я и поверил. Старался. А она, оказывается, душу наизнанку вывернула твою. Ну и Лидка, не ожидал я от нее такого! Она не просто в дом вернула тебя, а изменить сумела. К чести ее сказать, ни одним словом тебя не испоганила и не выдала вашего с нею разговора. Хотя язык ее грязный, всему селу известен. Ну, да ладно. Сделала то, с чем я справиться не смог. И на том ей спасибо великое, — положил руку на Ольгино плечо, притянул к себе.

— Вот и стала ты совсем наша. Своя. Не комиссарша. Баба. Мать. Жена. Для того вас Бог и на свет пустил. Чтоб радость от вас, как от солнца шла. И грела душу.

— Тяжело мне, Степа. Все еще трудно. Как после болезни, — созналась баба.

— Это куриная слепота. Она скоро проходит. Ею многие отболеют теперь.

— А ты тоже ее перенес?

— Нет, Олюшка! Меня, к счастью, миновала чаша сия… С детства работал вместе с отцом и дедом в поле. Нам не до красивых слов было. Хлеб заботу любил, руки. Слов он не понимает. А и нам, болтать было некогда. В семье одних детей десять душ. Я — старший. Наравне со взрослыми работал. Младшие тоже без дела не сидели.

— А они живы? — перебила Ольга.

— Брат и сестра. Успели уехать в Канаду. Фермерами стали. Но потом не получал от них вестей. Да и не мне, отцу они писали. Его за связь с капиталистической гидрой… К стенке… В своем доме. Вместе с матерью и дедом… Всех одной очередью. Я в то время в другом селе жил. Женился. Отделился от своих. Мне меньший брат рассказывал. Ночью прибежал. Он на тот час у соседей был. Когда чекисты приехали к дому, соседи поняли: добра не жди. Не пустили брата. Сберегли. Но только на тот день. Потом и его… А те, двое, еще до коллективизации в Канаду уехали. Вроде завербовались. А вышло — насовсем. Хотели и мы всей семьей к ним, да опоздали… Опередили Советы, закрыли границу на замки.