Девятая рота. Дембельский альбом - Олег Вихлянцев Страница 47

— Тоже мне, блин, профессорский сынок! Что тебя в армию понесло? Чего раскурился здесь, салабон! А ну, пошел вниз, раз так хорошо по горам ходишь! Чтобы всю роту мне сюда притащил! Десять минут, время пошло! Бегом, воин!

Солдата как водой смыло со склона.

— Профессор кислых щей… — одобрительно процедил Лютаев сквозь зубы. — Ублюдок минеральный.

Прапор залег за камнем и принялся наблюдать за Кадрой.

Кулов классно шел вниз. Легко и точно выбирая маршрут движения, постоянно меняя технику шага, используя малейший рельефный шанс для облегчения себе задачи.

— Ты смотри, блин, красавец! — не удержался от похвалы Олег.

А уж когда киргиз повел за собой наверх все подразделение, Лютаев довольно прошептал:

— Да он просто альпинист, зараза!

Худо ли бедно, но через двадцать минут вся рота была наверху. Пацаны, кроме киргиза и еще двух-трех курсантов, едва стояли на ногах. Шатались. Падали. Многих мутило от усталости. Хабэ на солдатах было изорвано в хлам, и Лютый уже начал мысленно подбирать аргументы, которые заставят начальника вещевого склада прапорщика Гадилюка выдать его людям взамен испорченного обмундирования новое.

Одно обстоятельство радовало инструктора больше всего: никто из новичков не остался внизу, и никто не повернул назад с половины пути. Рота добралась до вершины в полном составе.

— Смотрите туда, пацаны! — обратился он к курсантам. — Ущелье видите? За ним Чечня. И там уже воюют. Там наши ребята умирают пачками! И мы с вами там скоро окажемся. Я буду дрючить вас во все щели, молокососы! Вы у меня все тут кровью ссать будете! — С каждой фразой накал его выступления нарастал. — Я жопы вам своими руками на британский флаг порву! Слушать меня, недоноски! Либо вы здесь у меня передохнете, либо выживете на войне! Так что выражение «не могу» советую забыть, выбросить из головы к ебеням! Все понятно?

В ответ послышалось лишь неразборчивое мычание. Пацаны выдохлись. Они были еле живы от переутомления.

А Лютый вспомнил об инструкторе — сержанте Дыгало, который так же не щадил новичков, стремясь сделать из них настоящих воинов. И так же, загнав пинками учебную роту на горушку, показывал салажатам Афганистан.

— Пацаны, — послышался среди отдыхающих на вершине солдат чей-то слабый, как у дистрофика, голос. — Прикиньте. Старшина перед ротой выходит и говорит: «А ну, представьтесь, бойцы!» Те ему по порядку отвечают: «Иванов! Петров! Сидоров!» А старшина такой: «Вы че, блин, братья, что ли?» А те ему: «Не, мы — однофамильцы!»

И рота, которая всего минуту назад умирала от усталости, стала тихо, с всхлипами, хохотать. Слегка улыбнулся и Лютый.

— Эй, юморист! — позвал он доморощенного острослова. — Ты кто такой?

Пацаненок, без сил лежавший на земле, вскочил:

— Курсант Басаргин, товарищ…

Договорить обращение «старший прапорщик» у него просто не хватило сил. Он тут же рухнул на то место, где лежал раньше. Рота снова заржала — уже активнее.

— Басаргин, — позвал Лютаев. — Пока рота отдыхает, давай, шпарь свои анекдоты. Только не про прапорщиков, если жить хочешь!

И опять вся рота зашлась смехом.

— Слышь, пацаны, — снова подал голос вдохновленный либерализмом прапора Басаргин. — Инструктор в учебке подходит: «Курсант Басаргин! А че у вас лицо такое умное?» Басаргин ему: «У кого? У меня?» Инструктор: «Ну, не у меня же!»

Рота покатилась со смеху, а Лютый впал в состояние контролируемой ярости:

— Воин, наряд вне очереди… И не Басаргин ты, а Базар теперь, все запомнили? Ты у меня сегодня сортир драить будешь вот этим своим длинным языком…

В одной из квартир ДОСа — дома офицерского состава, расположенного прямо на территории военного городка, собрались все офицеры и прапорщики девятой учебной роты. Шумная подвыпившая компания гудела с девяти вечера.

А время, между прочим, уже перевалило за второй час ночи. Патрульные наряды проходили мимо, с озабоченными лицами, но при этом делали вид, что ничего не видят и ничего не слышат. Заходить туда не следовало — могут ненароком и зашибить. Этих ребят готовят к переброске в Чечню, на войну, поэтому им многое в гарнизоне прощается.

— Гитару Олегу дайте! — пьяно орал кто-то из офицеров.

Шестиструнную «Кремону» начали передавать несколько рук по цепочке к дальнему от двери краю заставленного напитками и закусками стола.

— Ребята, да устал я уже петь! — взмолился Лютый. — Давайте антракт сделаем.

— Олежа, не капризничай! — прошептала на ухо Оля, сидевшая здесь же, рядом. — Ну, спой, пожалуйста!

— Олег! — попросил сам Сапрыкин, командир роты и к тому же виновник торжества. — Для меня спой вот эту, где по-чеченски заговорил пулемет, а! День рождения у меня сегодня или как?

— Саш, — поправил Лютаев ротного, — там про Чечню — ни слова!

— Ну и что, что ни слова! — загалдел вокруг офицерский корпус. — Мы один хрен знаем, о чем песня! Ее же наш разведчик написал!

— Счас спою, — кивнул Лютый. — Но сначала выпьем за то, чтобы, ребята, никогда с нами не случилось того, о чем поется в этой песне.

Все разлили по рюмкам и фужерам. Олег взял в руки стограммовую хрустальную емкость, а Оля, хитро-прехитро взглянув на мужа, улыбнулась и тут же подсунула ему закуску — наколотый на вилку кусок жареной со специями баранины.

— Обожаю тебя, родная! — прошептал он ей на ушко и нежно чмокнул в щечку.

Он прошелся перебором по струнам, чуть подстроил гитару, натягивая и ослабляя колки, выбрал нужную тональность, запел с приятной хрипотцой и тем пониманием слов, которое дает война сильным и познавшим боль мужикам:

Говорил, не умолкая, пулемет.

А это значит, нас в горах зажали черти.

И свет не мил, и даже черт не разберет,

Кого из нас сегодня бросит в лапы к смерти.

И матюгами кроет взводный от души,

Суть красноречия понятнее ребятам.

И снова каешься, еще не согрешив,

Что для себя сберег последнюю гранату!

Расписывались кровью

Российские солдаты

С сыновнею любовью

На рассветах и закатах.

Огнем из пулемета

Обласканы нередко

Ребята из пехоты,

Ребята из разведки!

А юные невесты

На Руси, как будто вдовы.

И сердцу мало места —

Оно кричать готово.

Боль — памяти соседка

И, может, вспомнит кто-то

Братишку из разведки,

Братишку из пехоты.

Вернусь к мамане, и ни слова о войне,

И ни полслова, что валялся в медсанбатах.

А с батей выпьем и покурим в тишине,