Убрать слепого - Андрей Воронин Страница 48

– Ну, что? – быстро и очень негромко, так, что генералу приходилось напрягать слух, спросил Слепой. Судя по всему, он ни капельки не сомневался в том, кто ему звонит.

– Жив, значит, – сказал генерал. – Ну, слава богу.

– Вы так думаете? – не очень приветливо прозвучало в ответ. – Мне почему-то кажется, что для вас, было бы лучше, если бы я умер.

– Хватит с меня смертей, – сказал генерал. – Конечно, тебе придется на время исчезнуть, лечь на дно, пока все не уляжется, но…

– Извините, Федор Филиппович, но у меня мало времени. О моих планах на будущее мы с вами поговорим как-нибудь в другой раз.

– Погоди! – крикнул генерал. – Чем ты занимаешься? Где ты?

– На свежем воздухе, – ответил Слепой. – Слышите?

В трубке раздавался отдаленный уличный шум, голос большого города, вечный, как морской прибой.

– Я сижу в засаде, – продолжал Глеб. – Как вы думаете, кого я тут поджидаю?

– Не бери меня на пушку, – внезапно севшим голосом сказал генерал. – Никаких имен ты от меня не получишь.

– Да мне и не надо от вас ничего, – сказал Слепой, и в его голосе генералу почудилась улыбка. – Это я так, решил вас проверить. Есть еще порох в пороховницах! Ладно, не стану вас томить. Я решил поближе познакомиться с генералом Володиным.

Кстати, вот и он! Бывают же такие совпадения! Хотите послушать наш разговор? Не отключайтесь, это будет любопытно!

Федор Филиппович услышал, как негромко брякнул аппарат, когда его положили на что-то твердое.

Потом раздался шум подъехавшей машины, щелкнул замок дверцы, а чуть позже раздался звук, который ни с чем нельзя было спутать. По крайней мере, генерал Потапчук был уверен, что еще не настолько выжил из ума, чтобы не узнать этот плотный негромкий хлопок, который получается, когда кто-нибудь стреляет из оснащенного глушителем тяжелого армейского «кольта».

Сразу за хлопком зачастили короткие гудки прерванной связи. Генерал спрятал телефон в карман и собрался было встать, но так и остался сидеть, куря сигарету за сигаретой и глядя, как за окном по-зимнему быстро темнеет затянутое сырыми тучами небо.

Потом сигареты у него кончились, и он опять сделал движение, словно собираясь встать, но сил на это простое действие у него уже не осталось.

Задолго до того, как этот день – тридцать первое декабря – кончился, дотла сгорев где-то за облаками, в одном из закоулков московских катакомб, строившихся веками и веками же не посещавшихся, стало тихо. Стук, раздававшийся в течение нескольких дней из-за массивной железной двери и постепенно слабевший, к вечеру прекратился совершенно.

От чашки с кофе поднимался ароматный пар. Собственно, эту поллитровую алюминиевую посудину с мятым боком и надломленной ручкой считать чашкой можно было только условно, но пар действительно пах отменно, потому что кофе был настоящий, из дорогих.

Рядом в пепельнице, сделанной из консервной банки, дымилась сигарета – тоже дорогая. Дым от нее поднимался кверху плотной синеватой струей, которая сантиметрах в двадцати от кончика сигареты вдруг сминалась, ломалась, начинала виться, заворачиваться в кольца, ползти в разные стороны и, поклубившись вокруг голой, без абажура, лампочки, висевшей на витом, обросшем мохнатой грязью шнуре, бесшумно вытягивалась в вентиляционную отдушину под потолком.

К столу одновременно протянулись две руки. Одна взяла кружку, другая ухватила сигарету. Через несколько секунд и то, и другое было возвращено на свои места, хотя и не полностью – в кружке заметно поубавилось кофе, а сигарета стала короче на добрый сантиметр.

В углу, на грубо сколоченных дощатых нарах, валялась заменявшая постель груда разноцветного тряпья, а чуть поодаль на тех же досках лежала одежда – смятая брезентовая куртка с кожаным воротником, плечами и заплатами на локтях и дорогой, но немного устаревшего покроя светлый плащ. Широкополая шляпа была тут же – висела на вбитом в стык между бетонными плитами стены железнодорожном костыле.

За стеной раздался близкий нарастающий грохот, достиг максимальной силы и стих в отдалении, сопровождаемый тоскливым воем рассекаемого, расталкиваемого воздуха. Кружка, дребезжа, поехала по поверхности стола, а с сигареты сорвался и упал в пепельницу цилиндрик белого пепла. Это, повторялось регулярно, с короткими промежутками, и только глубокой ночью вой и грохот прекращались, чтобы рано утром возобновиться с новой силой.

– Может, взорвем метро? – предложил Сердюк, остервенело скребя щеку сквозь накладную бороду. – Надоело. Сидим, как на полигоне.

– Это, между прочим, твоя нора, – сказал Слепой и снова отпил кофе. Кофе был хорош, но кот алюминиевая кружка нагрелась и обжигала губы.

Кроме того, Глеб все время боялся, что у нее отломится ручка, и горячий кофе выплеснется ему на колени.

– Что ты ее держишь, как гранату без чеки? – спросил майор, беря из пепельницы сигарету и делая ленивую затяжку.

– Отвык, – сказал Слепой. – С самого Афгана не пил из таких.

– Скажите пожалуйста, – насмешливо протянул Батя и вдруг погрустнел. – Да, Афган…

– Только не надо устраивать вечер воспоминаний, – поморщившись, попросил Глеб. – Скажи лучше, тебя тут диггеры никогда не беспокоили?

– Кто? А, эти.., первооткрыватели, акулы канализации… Они, брат, держат меня за местную достопримечательность. Дикий человек с Кольцевой линии.

– А это не опасно?

– Да чего опасного? Я же говорю – дикий человек. Они же завернулись все на подземельях, им скоро гномы мерещиться начнут. Они, понимаешь ли, думают, что это им первым в голову пришло – посмотреть, а нет ли под городом чего-нибудь интересного. Они думают, что наша контора только тем интересуется, что на поверхности расположено. Я эту нору уже лет пять, как оборудовал, и до сих пор ни одна сволочь не настучала, так что, будем надеяться, и не настучит.

– А почему так близко от метро?

– А ты думаешь, много мест, где и жить можно, и контора наша меток не оставила? Тут тебе и вода под боком, и электричество, и вентиляция… Шумно, конечно, но в том же Афгане бывало и похуже, и ничего, спали. Это же не квартира все-таки, а нора.

Он пощупал сушившиеся над электрическим обогревателем носки и принялся с кряхтением натягивать их на босые грязноватые ступни. В этом косматом парике, в накладной бороде и усах, частично скрывавших шрамы, майор Сердюк был и вправду похож на дикаря. На очень опасного дикаря. Обувшись, Батя потянулся к пепельнице, но его сигарета уже догорела до самого фильтра, и он закурил новую.

– А давай выпьем, – предложил майор.

– Давай, – пожав плечами, согласился Глеб. – Это, по крайней мере, более конструктивное предложение, чем диверсия в метро.