Иван Грозный. Сожженная Москва - Александр Тамоников Страница 5

– Послезавтра к хану Девлет-Гирею прибывает турецкий посол Карбали-паша. Хан намерен собрать малый диван (совет), в который должен войти и я. По крайней мере приглашение мне передали. Сначала, естественно, хан и посол поговорят отдельно, а вот на что нужен диван? Мыслю, для утверждения какой-то предварительной договоренности.

– Диван назначен тоже на послезавтра? – поставив на столик пустую пиалу, спросил Бордак.

– Да, после вечернего намаза.

– И ты убываешь в Бахчисарай?

– А как я могу присутствовать на диване, сидя здесь, в Кафе? – рассмеялся мурза.

– Да, признаюсь, спросил глупость. Как мыслишь, насколько задержишься в Бахчисарае?

– Того не ведает никто, кроме Всевышнего.

– Хорошо. Я буду у Ризвана, но учти, мурза, Москве нужны полные сведения о том, что будет происходить в Бахчисарае. Возможно узнать, о чем станут говорить хан и посол наедине?

– Это сложно, но возможно, – ответил Азат, поглаживая жиденькую бородку. – Правда, придется заплатить много.

– Сколько?

– Десять тысяч акче.

– Да, сумма приличная.

– А разговор может быть совершенно пустым, – усмехнулся мурза. – Скажем, о молодых девушках в гареме султана Селима II. Но решать тебе, стоит платить или нет.

– Заплачу. Серебром возьмешь?

– Возьму.

– Вечером Курбана пришли, он принесет.

– Хоп, договорились.

Бордак выпрямил ноги, долго сидеть, скрестив их под собой, он так и не привык.

Азат налил еще чаю и посмотрел на него:

– Мне сказали, ты на невольничьем рынке бабу с ребенком купил? Что, москвитяне тоже хотят иметь гаремы?

– Мы не посягаем на ваши обычаи и традиции, у нас свои. Я наложниц не держу.

– Так зачем купил бабу и мальчишку? Или хочешь скрасить свою жизнь здесь, в Крыму, а потом и на Москве?

– Тебе не кажется, что ты задаешь не те вопросы, которые следует задавать? – нахмурился Бордак.

– Яхши, яхши, – поднял ладони мурза. – Твои дела – это твои дела. Твоя личная жизнь – это только твоя личная жизнь.

– Вот это верно. Значит, посол из Константинополя прибывает послезавтра, тогда же разговор хана с ним, вечером малый совет ближних вельмож. Все это должно пройти в четверг, так?

– Да, – кивнул Азат.

– И ты сразу же отправишься домой?

– Нет. Ты же знаешь, что пятница – праздничный день, праздничная молитва. Хан наверняка пожелает, чтобы все вельможи присутствовали на праздничной молитве. Затем он устроит пир в честь гостя из Высокой Порты. Так что выехать смогу в субботу, рано утром, если хан не задержит.

– От Бахчисарая до Кафы чуть более ста тридцати верст. Но гнать коней ты не станешь, – заметил Михайло.

– Нет, не стану, – улыбнулся мурза.

– Ответствуй, когда ждать тебя.

– Михайло! Все в руках Всевышнего, когда вернусь, тогда и вернусь. Ты узнаешь об этом.

– Ладно. Я жду сообщения о твоем возвращении у Ризвана. Хорошей дороги тебе, и побольше узнать о переговорах посла султана и хана. Твои нукеры выпустят меня?

– Я провожу, все равно выходить из дома.

– Яхши, мурза.

Хозяин дома и тайный русский посланник прошли из дома во внутренний двор, оттуда – во внешний. Нукеры открыли калитку и кивнули Бордаку. Поправив головной убор, он двинулся обратно к торговой улице и спустя полчаса был уже на подворье Ризвана.

Во дворе находился его сын, Хусам, которому недавно исполнилось восемнадцать лет, и выглядел он вполне взрослым.

– Салам, Михайло-ага, – поздоровался юноша с русским посланником.

– Салам, Хусам, как дела?

– Слава Всевышнему, все хорошо.

– Ну и ладно. Отец дома?

– Да. Позвать? Хотя о чем это я, проходите, пожалуйста.

Но тут из дома вышел сам Ризван:

– Вернулся?

– Как видишь.

– Голоден, наверное?

– Да поел бы.

– Велеть Ираде подать кушанья в большую комнату?

– Погоди, – покачал головой Бордак и посмотрел на татарина: – А почему ты ничего не говоришь о женщине с ребенком, которых должен был привести Курбан?

– Что о них говорить? Ты просил приютить, дал денег, я приютил.

– И где они сейчас?

– В задней пристройке. Там две комнаты, для них и это уже роскошь. А скажи, Михайло, зачем они тебе?

– Жалко стало, – ответил Бордак, присев на топчан под ветвистой грушей. – Турок хотел купить одного мальчика, чтобы перепродать в Порте. Ты же знаешь, как вельможи любят развлекаться с мальчиками. Погиб бы. Да и Алену ждала незавидная участь.

– Понятно, пожалел, значит. Много ли заплатил?

– Да какая разница, Ризван? Главное, они теперь мои, а позже станут свободными. Я хотел бы поговорить с женщиной, а то на площади удалось только несколькими фразами перекинуться.

– А чего же тогда и мужа ее не выкупил?

– Зарубили его. У Перекопа.

– Это частый случай, – кивнул Ризван. – А поговорить? Отчего ж не поговорить? Но определись, что наперво, откушаешь или говорить будешь?

– Поговорю сначала.

– Велеть ей прийти в твою комнату?

– Нет, пойду в пристройку.

– Хочешь проверить, как я их обустроил? – усмехнулся Ризван.

– Нет, просто там удобнее.

– Ступай. Женщина недавно искупала сына, сама помылась. Ирада подогревала воду. Все, что надо, я им дал. Потрапезничали. Слишком уж проголодались, хотя Курбан их накормил.

– Да, голод – это страшно.

– Голод и унижения. Но, Михайло, этой женщине ты помог, а кто другим поможет?

– Ты же знаешь, царь Иван Васильевич повелел выкупать полонян повсюду. И цены установлены привлекательные для рабовладельцев и торговцев.

– Слышал, за простого крестьянина пятнадцать рублей дают ваших?

– Да. За городских, посадских – двадцать, за вельмож, стрельцов – более сорока. И то, если стрелец не взят на поле брани. Коли в бою захвачен, за него Москва готова платить сто шестьдесят рублев. А у вас конь хороший на наши деньги пять рублей стоит. Вот Алену с мальчишкой выкупил за четыре рубля.

Ризван погладил бородку, подсчитывая в уме. Затем проговорил:

– А, пожалуй, это подействует. Всех, конечно, не выкупить, но многих удастся. В Порте за мужика дают до трех тысяч акче, это получается пятнадцать рублей. Так какой смысл отдавать невольников туркам, когда за те же деньги, а то и дороже, можно обратно перепродать. И не тащить в Кафу, а вести торг у Перекопа. Это ваш царь хорошо придумал.