Время барса - Петр Катериничев Страница 5

— Особенности объекта К?

— Обособленность. С одной стороны, в двадцати-пятидесяти метрах от объекта К обрыв и море; с остальных трех сторон — открытое простреливаемое пространство, освещаемое при необходимости прожекторами. Как правило, при прибытии на объект К объекта-1 выставлялось боевое охранение из трех человек. Имеется два подвала.

Никаких скрытых подземных коммуникаций, ведущих на побережье, самым тщательным наблюдением не выявлено.

— Вас понял. Третий. Конец связи.

— Конец связи.

— Первый вызывает группу «Экс».

— «Экс» — первый слушает.

— Приказываю: начать скрытное выдвижение к объекту К по варианту «Альфа-Экс». Доложить о трехминутной готовности. Начало атаки — по моей команде.

Как поняли, прием?

— Вас понял, Первый. Выдвижение по варианту «Альфа-Экс». Трехминутная готовность. Ожидание приказа.

— Выполняйте.

— Есть.

— Первый вызывает Глостера.

— Глостер слушает Первого.

— Десятиминутная готовность по Акции.

— Вас понял. Выполняйте штатный вариант, — Есть…

— Вам что-то неясно, Первый?

— Да. Прошу уточнений. Вы упоминали, что рядом с объектом-1 наш агент. Вы дадите информацию к опознанию?

— Нет.

— В таком случае агент будет уничтожен вместе с остальными.

— Вы стали гуманистом, Первый?

— Гуманистом?..

— Его убрать не так-то просто.

— Он осведомлен об Акции?

— Вы задаете много вопросов. Первый.

— Виноват. Тогда…

— Что вы мямлите?

— Он будет убит. Без вариантов.

— Вы думаете, у него никаких шансов?

— Никаких. Единственный, призрачный, и то если связаться с ним сразу после начала Акции.

— Нет. Он сам с вами свяжется.

— Если останется жив.

— Разумеется. Его оперативный позывной — Киви.

— Киви?

— Ну да. Маленькая такая птаха, чирикает себе не пойми чего, окружающего не разумеет и, соответственно, ни о чем не страдает. Дитя природы. У вас все, Первый?

— Так точно, Глостер.

— Десятиминутную готовность принял. Приказываю начать Акцию по штатному варианту.

— Есть.

— Время пошло.

— Есть.

Всякая жизнь когда-нибудь кончается. И то, что остается от человека, и есть мерило его жизненной ценности. Сергей Петрович Батенков даже поморщился: глупость и банальность болтающихся в голове мыслей была столь очевидна, что, выскажи он их вслух, — даже собственный шут скроил бы такую мину, будто застал хозяина за малопочтенным или вовсе неприличным в обществе занятием. И все же, все же… Что можно вспомнить важного в этой жизни, кроме любви? Которая уходит, исчезает, гаснет, и не остается ничего, кроме ярости?

Сергей Петрович одним глотком выпил коньяк, откинулся на спинку стула.

Сидел, покачиваясь на двух ножках, прикрыв веки, желая расслабления, но его-то как раз и не наступало. Или хмель сегодня такой смурной? Самое противное, что не было и желания веселиться…

— Грусть вовсе не болезнь, — уловил настроение хозяина Стасик. — Она нужна нам для понимания истинной ценности жизни и ощущения ее скоротечности. Ибо без этого последнего ощущения познать ценность жизни невозможно, — меланхолично произнес он, ни к кому конкретно не обращаясь, но, невзирая на ту же банальность сказанного, Сергей Петрович был благодарен ему. Порой Бате даже казалось, что этот безвольный шут — единственный в его окружении человек, искренне ему сочувствующий.

Льющаяся из динамиков стереосистемы песня, исполняемая чуть хрипловатым баритоном, была немудреной; Сергей Петрович застыл, прикрыв глаза, ни о чем не думая и ничего не желая. На миг ему даже показалось, что жизнь его уже закончилась, иссякла, как кровь в перерезанных жилах, и звучащая мелодия осталась единственной нитью, интонацией, связывающей его с миром.

Разлили души по бокалам,

Как будто слезы по любимым,

Чтобы мягчило снегом талым

Тоску быть гордым и гонимым.

Чтобы истаивали свечи

На кипарисовой террасе,

Чтобы струился лаской вечер

И был изысканно прекрасен,

Как взгляд твой, ясный и счастливый,

Как голое ручейково-нежный,

Как шепот моря торопливый,

Как запах ветрено-подснежный…

Когда расцвечивает ало

Земную зависть по вершинам —

Мы возвращаемся устало

К пурпурным мантиям и винам.

На кипарисовой террасе

Плащи теней свивают свечи.

В цветах сирени тает праздник,

Как смех — бессонен и беспечен!

И фиолетовым кристаллом

Мерцают грезы снегом мнимым…

Разлиты слезы по бокалам,

Как будто души — по любимым.

Чем он занимался всю жизнь? Зарабатывал деньги? Отстаивал свое место под солнцем? Наверное, и это тоже., Но на самом деле он, Сергей Петрович Батенков, очень многим известный как Батя, словно Диоген с лампой, искал человека. Того, кому можно довериться, на кого можно положиться… Но не нашел. Может быть, в этом и есть смысл любой жизни? Найти человека, двух, трех, но таких, какие станут частью тебя самого, без которых жизнь немыслима и пуста… «Если радость на всех одна, на всех и беда одна…» Не сложилось. А потому он сам никому не нужен. Нужны его деньги, его бойцы, его хватка, его жестокость, его ум. Но не он сам. А потому — нет теперь никого рядом, «у самой кромки бортов», и прикрыть его, Батю, некому. Как сказал классик, каждый умирает в одиночку. А живет? Живет еще горше. Впрочем., люди похожи на айсберги, с малой ледяной горкой над поверхностью, с мерцающим непознанным сокрытым… Или на сложенные кострища, тлеющие едва-едва… Так и живут… Так и уходят, не оставив по себе никакой памяти. Ибо, чтобы остаться, нужно истаять, сгореть, перейти в новое качество.

Людям слишком жалко своего постылого настоящего, чтобы они могли перейти в вечность.

Сергей Петрович не заметил, что последнюю фразу произнес вслух.

— Жизнь — это болезнь, которая карается смертью. — невозмутимо отреагировал щут.

— Что-то ты сегодня слишком мрачен, Стасик. Лысый человечек только пожал плечами:

— Я всегда мрачен. И немудрено: спиртное в любых количествах полезно только в малых дозах.Я же дозы давно перестал ощущать. Алкоголизм — болезнь для меня неизлечимая, потому что не желаю видеть я этот говенный мир трезвым!