Утро без рассвета. Колыма. Книга 1 - Эльмира Нетесова Страница 55

— У этой женщины двое мальчишек есть! Так вот в них ее счастье было. Помнишь? Это они тогда тайгу подожгли. В партизан играли, в войну. Кровь матери и отца дали знать о себе.

— Нечего сказать, хороши детки. Чуть село не спалили. За одно это уши бы открутил, если б знал поближе. Сколько людям забот дали! Сколько работы! Верно, что одна баба, какой она ни будь, не сможет из детей путных людей вырастить.

— А они и так не хуже, чем у других, — побелел Евгений Иванович внезапно.

— Другие не поджигают тайгу.

— Не поджигают, верно! Но и не растут такими, как эти, — встал из-за стола начальник милиции быстро и нервно заходил по котельной.

Беник кидал в топку уголь. Сонливость прошла. Лопата пела в его руках. До конца смены оставалось не более пятнадцати минут. Вот-вот придет сменный кочегар — угрюмый, молчаливый старик. Он дотошно заглянет в каждый угол. Все ли в порядке. Глянет на приборы. Потом распишется в принятии смены. А Беник пойдет домой. Спать. Спать, потому что через восемь часов ему снова нужно выходить на работу. А ведь соседка сегодня на ужин звала. Может виды заимела на него какие? Вон как улыбаться стала при встречах. Знакомо ему это. Довольно откровенно. Да и чем он хуже других. Не на постоянно. Но временно, отчего бы и нет? Ведь мужик же он в самом деле. Позавчера он ее дочке игрушку купил. Куклу. Лупатую, лохматую. Девчонка ее из рук не выпускает. Целыми днями то кормит, то спать укладывает. Что ни говори — подружка появилась. С нею и аппетит лучше, и сон спокойнее стал. Соседка не нарадуется. Не кукле. Вниманию к ее дочке. Саму пока молода — еще замечают, а вот дочку — нет. Клещ — первый. Он более опытный. Знает толк в этих делах. Хочешь бабу — сначала с ее ребенком общий язык найди. А уж он найдет! Вот только бы этот черт не помешал. Начальник милиции. Но может забудет о своем обещании выслать его из Тигиля. Да и не за что! Ну разве Беник виноват, что она умерла? Но покуда похороны. То, да се, а и заменить Беню в котельной некому — нет кочегаров, авось и пройдет злоба. Не век же помнить. Да и не хотел он ее смерти. Ну кто она ему? Чужая. Ничего плохого не сделала. Он ее и в глаза-то никогда не видел. А значит, и мстить не мог. Кто такое ему припишет?

— Значит, сестра говоришь имеется? Для нее ты жил. Не для себя? — подал голос Евгений Иванович.

— Для нее. Да только что об этом вспоминать? Забыла она обо мне. Отказалась.

— Умерла она…

— Да нет! Жива! Только где — не знаю.

— Ну, а если бы встретились? Что тогда?

— Не надо. Зачем я ей! Хотя… Интересно бы было глянуть. Ведь одна она у меня.

— Умерла она…

— Нет. Моя жива.

— Умерла она. Это я о твоей сестре говорил, Беник. О твоей. Она умерла. Когда она от тебя ушла — поступила в мединститут. Но тут война. И она ушла на фронт. Дальше я все тебе рассказал.

Из рук Бени со звоном выпала лопата. Рассыпались черные брызги угля на цементом полу.

— Это она… Она всегда помнила о тебе. И много рассказала. По ее просьбе я писал в Усть-Камчатск и просил, чтобы тебя прислали к нам на поселение. По ее просьбе возился тут с тобой, ходил на рыбалку, дежурил каждый твой шаг, чтоб ты не оступился где-нибудь случайно. По ее просьбе никогда не говорил тебе, что здесь живет твоя сестра. Но теперь закончилось мое дежурство около тебя. Я сдержал слово перед нею. Перед живой. Я много раз был обязан ей своим спасением и помогал ей, как другу, не как женщине. Она и мертвая — моя сестра! Наша! Ты же бедою ее был, а стал и смертью ее! Она не только за себя жила, а и за тебя. За тебя и за себя на войне людей спасала. За себя и за тебя выносила раненых. Она любила тебя. И все верила, что ты одумаешься. Станешь человеком. Мы — мужчины в иных ситуациях слабее ее оказывались. Потому, что она жила за двоих. За себя и за тебя!

Слова падали, как тяжелые камни. На голову, на сердце. Он слышал, и не слышал. Слова сдавили грудь, потом горло, голову. Нельзя дышать. Они такие тяжелые. Их не раздвинуть. Из них не выбраться.

— Ты жил, пока она была жива. А теперь ты должен будешь уехать отсюда. Навсегда. Чтоб не мешать расти ее детям. Я их возьму. Ты не должен их знать. Никогда. Они должны вырасти достойными своей матери.

Все закрутилось как в черном калейдоскопе. Сестра… Это ей он не дал тепла! Ей! У нее отнял холодом своим молодость, счастье, а теперь и жизнь! Своими руками отнял! Действуя по правилам. Боясь ошибки, он погубил ее. Свою сестру. Единственную сестру. Отнял ее сам у себя! И навсегда стал убийцей. Ее и своим…

— Нина! Нина! — вырвался из почерневших губ черный стон. Клещ бежал к больнице большими прыжками. Сцепленные добела кулаки готовы были вырвать орущее сердце и отдать его ей. Но было поздно. Она не слышала и не видела его. Она ушла. Теперь уж навсегда ушла от него…

Семен шел берегом моря. По серому, мокрому песку. Море тихо вылизывало, словно причесывало берег шершавым языком. Волны, засыпая в песке, пели Семену свою старую-старую песню. Он остановился. Оглянулся.

За ним тянулись следы длинной цепью. Они шли неровно, как и судьба. Там, где он останавливался, оглядывался назад, следы, словно узелки на веревке завязанные, оставались на память берегу, морю.

Недолгой будет эта память. И первый же прилив смоет следы Семена. Нет их, нет памяти. Он сотрет их навсегда. Исчезнут с берега н и мокрые, налитые водою, словно слезами, следы от сапог. Им недолго жить на берегу. Ох, как недолго! Никто не вспомнит здесь о нем: ни люди, ни море.

Он уходит. Уходит навсегда, он теперь не поселенец, нет. Он свободный человек. Свободный как море, как чайка. Он уходит. Совсем…

Шесть лет поселения прожил он здесь, на этом берегу. Холодном, неприветливом. Теперь они позади. Вычеркнуты из жизни. Лишь всесильная память не выкинет их из сердца со временем…

Семен садится на гладкий валун. Решил перекурить. И снова смотрит на узкую прибрежную полосу. По ней он шел Гирей шесть лет назад. А возвращается, уходит Семеном.

Шесть лет… Но зачем вспоминать? Они ушли, как умерли. Назад оглядываться не стоит. Прошлое, как умерший родственник, сколько ни жалей о нем, его не воскресить, ничего не исправить. Лишь горечь утрат, да ошибок осталась за спиной, о них лучше не вспоминать.

Но человек — не море. У него есть сердце и память. Больная, цепкая, она не дает забыться и грызет совесть, крепко держит в своих руках душу человеческую.

Прибрежный камень. Здесь он отдыхал шесть лет назад. Поделив его с угрюмым сопровождающим. Тот сказал, глядя на море:

— Тяжело тебе здесь будет. И все ж — это не лагерь. Люди вокруг будут хорошие. Станешь ты их уважать — тебя никто не обидит. Сердце-то, оно у всех одинаковое. Тепло, да привет, кто не уважает? И, передав Семена с рук на руки председателю сельсовета, вскоре ушел.

Совхоз «Октябрьский». Дома вдоль морского берега выстроились, как утлые лодчонки, готовые по первому знаку сигануть в море, то ли за лучшей судьбой, то ли за рыбой, то ли за собственной погибелью своей.