Близнец Бешеного - Виктор Доценко Страница 56

— А ПОЧЕМУ…

Но договорить вопрос до конца он не успел: кирпич рассыпался при первом же произнесённым звуке.

— ВПЕЧАТЛЯЕТ, — с удовлетворением отметил учитель, — ОДНАКО ПРОДОЛЖИМ…

* * *

Сейчас, пока его сокамерники выносили ему свой приговор, в окончательном итоге приходя к единогласному соглашению, Серафим тоже принял решение. Перед этим он действительно хотел попытаться исправить их, заставить этих подонков работать и приносить пользу обществу. Однако услышав единодушное решение лишить его жизни, Серафим сам приговорил каждого из них к смерти. И каждый из них умрёт внезапно, а вскрытие покажет, что смерть не криминальная.

Для исполнения своего приговора тогда-то Серафим и решил обратиться к уникальной японской борьбе Сикэцу-Дзюцу. При этом, не используя стихию Огня, воспользоваться против них тремя оставшимися стихиями: это — Земля, Вода и Ветер, то есть каждого из своих сокамерников он приговорил к смерти, но к смерти не мгновенной, чтобы на него не упало подозрение. Именно поэтому он и исключил стихию Огня. Конечно, можно было использовать и Огонь, настроившись на меньшую концентрацию и используя часть внутренней энергии. Но противник не кирпич: он не будет спокойно ожидать, когда Серафим закончит свой настрой и будет готов нанести нужный «удар».

Именно поэтому каждый из них умрёт по-разному: кто через несколько дней, кто через месяц, а кто и через год.

Эти нелюди, как минимум, лет на семь-восемь задержались на этой земле. И если бы у них был шанс избегнуть наказания и выйти на волю в ближайшее время, Серафим бы максимально уменьшил их пребывание на земле. Но находясь в тюрьме, тем более под его контролем, они больше не смогут кому-либо причинить вред, тем более убить.

А с Гудильникова Серафим решил начать потому, что Гудок не только один из самых активных негодяев, но и потому, что он самый начитанный из них, нормально мыслящий, а значит, может легко спровоцировать сокамерников на любую подлость. Именно он подбил их на то, чтобы восстать против новичка и приговорить его к смерти. Нет, не подумайте, Серафим решил начать с Гудильникова не из чувства мести, а потому, что от этого подонка можно было ожидать всего, что угодно.

После его прикосновения Гудильников замер на мгновение, с каким-то странным в глазах удивлением осмотрел своих приятелей, после чего взмахнул кулаком, чтобы ударить Серафима. Но Сема чуть отклонился, и кулак, не в силах остановить своё движение, ощутимо вонзился в ухо Таранькову.

— Ты чо, Гудок, с дуба упал, что ли? — взревел тот с желанием ударить в ответ.

— Извини, земеля, не хотел! — воскликнул Гудильников и вдруг, склонив по-бычьи голову, бросился на Серафима, махая кулаками из стороны в сторону.

Восприняв его порыв, как призыв к действию, все участники боя устремились на Серафима.

Он понимал, что стоит Сыромятину или Таранькову воткнуть свои заточки ему в спину или живот, и эта стая завалит его. Завалит и запинает ногами. А потому все его внимание было направлено на заточки. А главное внимание — на заточку Сыромятина. Она была сделана из расплющенного и заточенного двадцатисантиметрового гвоздя, часть которого была утоплена в деревянной ручке. Заточка же Таранькова представляла меньшую угрозу: она была сделана из алюминиевой ложки, но обломанный черенок не превышал четырех сантиметров. Им можно было порезать кожу, неглубоко проткнуть живот, выколоть глаза, а заточкой Сыромятина вполне можно было достать до жизненно важных внутренних органов, в том числе и до сердца.

Относительно малое пространство камеры не давало Серафиму возможности прыгать и в полную силу использовать удары ногами, а потому он сконцентрировался на быстроте реакции. Когда большой перевес в численности, нужно все свои движения направить на то, чтобы противники не только мешали друг другу, но чтобы они свои удары наносили по своим. Сначала это получилось с Гудильниковым. Через несколько мгновений, когда противник навалился на него всей толпой, Серафим воспользовался неопытностью Сыромятина. Как только тот взмахнул опасной заточкой, Серафим резко поднырнул под его руку и пяткой ударил его в локоть. Никак не успев среагировать на этот профессиональный приём, рука Сыромятина, вооружённая заточкой, получив ускорение от удара пяткой в локоть, резко дёрнулась и острая заточка воткнулась в ягодицу Таранькова.

— Ой, бля! Ты же порезал меня, чудила! — взвизгнул от боли Тараньков.

— Прости, братишка! — воскликнул Сыромятин, выдёргивая из мягкой ткани своего приятеля заточку.

— Прости, прости! — недовольно пробурчал тот и в свою очередь сам машинально взмахнул своей алюминиевой заточкой, с желанием достать живот Серафима.

Но и его удар не достиг цели: то ли от полученного удара заточкой Сыромятина, то ли от нестерпимой боли, рука подвела Таранькова и ощутимо чиркнула заточенным лезвием по руке Сыромятина.

От неожиданности тот испуганно выронил свою заточку и заревел, скорее от неожиданности, чем от боли:

— Смотри, бля, кровь! Ты кровь мне пустил!

— Я — нечаянно, поцарапал чуть-чуть, а ты? — бросил ему в лицо Тараньков.

Казалось, ещё мгновение, и двое «Братьев на крови» вцепятся друг в друга. Но в этот момент всех отвлёк настоящий звериный рёв. Этот рык вырвался из горла Гасантулеева, у которого, как ни странно, при виде крови в буквальном смысле «сносит крышу».

— Суки! Суки! Убью! Всех убью! — кричал он, махая кулаками и нанося удары кому не попадя.

Его попытался остановить его приятель Дадаев, но досталось и ему: из его носа потекла кровь.

Эта стая, до этого сплотившаяся, чтобы сообща ликвидировать возникшую для каждого из них угрозу, неожиданно столкнулась с непонятным явлением. Их удары, предназначенные противнику, вдруг приносят вред своим. Двое оказались ранены, а у третьего «снесло крышу», у четвёртого безостановочно течёт кровь из носа. Гудильников никак не может попасть в Серафима.

Их сплочённость, замешанная лишь на страхе перед разоблачением, неожиданно развалилась как карточный домик. У каждого появился страх за собственную шкуру. Сейчас они превратились в те самые кирпичи, над которыми можно было спокойно экспериментировать.

И этот момент Серафим не упустил: через пару минут всё было кончено. Каждому из противников не только был вынесен приговор, но и приведён в действие причём, с определением точной даты срока исполнения…

Единственным, кто удивил Серафима, оказался Рычков. В самом начале, когда на лицах его приятелей читалась решимость, Рычков тоже был готов рвануться в бой. Но после первой осечки, когда Гудильников ударил в ухо Таранькова, Рынков замер: его мышцы сковало от страха. А потом ещё и ранение друг друга «Братьями на крови». Это уже не могло быть случайностью, а когда ещё и Гасантулеев сдвинулся по фазе, Рычков обречено опустился на шконку, прикрыл глаза и принялся что-то шептать…

Его губы прекратили шевелиться только тогда, когда Серафим выкинул свою правую руку в сторону его груди, но не прикоснулся. Рычков передёрнул плечами, замер на несколько мгновений, потом открыл глаза и мутным, совершенно беспомощным взглядом осмотрелся вокруг.