Разрешение на жизнь - Михаил Климман Страница 56

Андреевская маялась весь день, не находя себе места. Муж так и не звонил, чем еще больше подкреплял ее самые худшие подозрения. Вера Васильевна пыталась взять Сонечку целиком на себя, но Лена решительно ей в этом отказала, дочь была единственным существом, вносившим хоть какое-то успокоение в ее душу. Пока Сонечка спала, Андреевская бродила как тень по квартире, что-то бормоча себе под нос. Каждый час она звонила Брайловскому, надеясь услышать хотя бы какие-нибудь новости. Всю неделю ее не покидало желание сходить на Пасхальную службу, просто постоять, послушать пение и порадоваться вместе со всеми, но в такой ситуации она решила остаться дома – ждать звонка.

Как выяснилось, поднятая ею волна была не напрасной. Если бы патруль, в очередной раз обходивший церковь, когда наткнулся на лежащего без сознания Андрея, не был предупрежден, то лучшее, что с Дориным могло произойти – это ночевка в обезьяннике в ближайшем отделении, где он вполне мог и умереть. В самом деле, а что должны были делать менты, подобрав в Пасхальную ночь валяющегося на земле человека? Кроме ссадины на щеке, у Андрея не было никаких внешних признаков избиения, а то, что он стонал при малейшем движении, так мало ли звуков издают вдребезги пьяные сограждане.

А так, заметив доринское ухо, упомянутое в ориентировке, сержант Гришко позвал лейтенанта Халикова, и Андрея отправили на «скорой» в больницу. Брайловский позвонил в половине четвертого, потом заехал за Леной, и через полчаса она уже тихонько плакала под дверями процедурной, где врачи колдовали над телом Дорина.

– Ты знаешь, – сказала Лена, – тот, выпавший из окна в Мюнхене, действительно оказался Гуру.

– Нетрудно было догадаться.

Дорин устал лежать в больнице, ему казалось, что у него давно уже все в порядке. Ну, ребра сломаны, так их и не лечат вовсе, ну, обломан край челюсти и два зуба, но ведь самый кончик и стоматолог уже закончил свои издевательства и скула почти совсем не болит. Ну, ходит он немножко в раскоряку, так что Лена, при всей жалости к нему, не могла удержаться от смеха. «А если бы у тебя ноги не сгибались?» – спросил ее как-то раз обиженный Дорин. Ну еще больнее, чем ходить, – слезать с постели и забираться на нее, но все это можно лечить и дома.

Однако врачи не отпускали его, говоря, что лежать – сейчас самое лучшее лекарство. Хотя на самом деле, как он догадывался, они просто делают весь набор анализов, проверяя, не повреждены ли его внутренние органы.

– Так я читаю? – спросила Лена.

Дорин кивнул.

– «Город Мюнхен, тринадцатое апреля. Опрос проводит…» Так, это все чушь… Вот главное. «По рассказам мосье Плантуро, когда он был еще в здравом уме, получалось, что шахматы сделал в подарок писателю Набокову один известный ювелир из Женевы, я, конечно, не помню сейчас его фамилию, помню только, что он был поклонником его романов. Откуда узнал об этом Плантуро, я не имею представления, но он начал охоту за шахматами, явившись в Монтре и предложив писателю кругленькую сумму. Шахматы самому Набокову не очень нравились, ему казалось слишком приторным соединение двух его любимых увлечений, но продавать подарок он считал чем-то уж совсем неприличным. Тогда Плантуро зашел с другого бока. Он начал искать что-нибудь, что было бы очень дорого капризному русскому, и нашел. Это были часы, подаренные писателю в юности его дядей, сумасбродным купцом-миллионером Василием Рукавишниковым. Их украли у Набокова в самом начале эмиграции, и он почти перестал их вспоминать, хотя всегда жалел о потере. Плантуро выкупил часы у их тогдашнего хозяина за совершенно безумные деньги и начал искать какого-нибудь русского, чтобы послать его к писателю на переговоры. Его рассуждения были достаточно просты: „Только сумасшедший поймет сумасшедшего“. Тогда-то он и нашел Найта. И Плантуро оказался прав – Набоков после беседы с господином Лужиным согласился. Возможно, тут повлияло сходство фамилии Найта и одного из героев набоковского романа, не знаю… Дальше, как я понимаю, вы все знаете. Вопрос: почему и на каких условиях часы оказались у вас? Ответ: Тридцать лет назад, когда шахматы пропали, Плантуро принес мне на хранение эти часы, потому что был уверен: шахматы похитили, чтобы завладеть часами, и боялся держать их дома. Тогда же он и составил завещание, где было записано, что часы могут быть отданы только в обмен на шахматы. Буквально через неделю он простудился, тяжело заболел и практически потерял рассудок. Прожил он после этого почти тридцать лет. Вопрос: Какова теперь дальнейшая участь этих часов? Ответ: Поскольку шахматы разбиты и воля завещателя теперь не может быть выполнена, они будут вечно храниться в сейфах нашего банка».

– Ты не спрашивала у Толстого, сколько они сейчас стоят? – с любопытством спросил Андрей.

– Спрашивала. Он сказал, что этого никто не знает. Чтобы определить цену, хотя бы приблизительно, надо иметь зафиксированную продажу и от нее отталкиваться. А такие часы не продавались последние пятьдесят лет. Славка считает, что не меньше трех миллионов, но дело, по его словам, даже не в деньгах. Дело в престиже. Подожди, это еще не все новости из Мюнхена. Наш командированный…

– Его не Петром Семеновичем зовут? – ехидно спросил Дорин.

– …связался с полицией, которая ведет расследование убийства нотариуса Циммерманна, – невозмутимо, словно не заметив вопроса мужа, продолжала Лена. – Они, оказывается, задержали одного из тех, кто это сделал. Человек этот работает на каких-то итальянских гангстеров…

– Итальянских? – переспросил Андрей.

– Да, – кивнула Лена, – оказывается, сын Плантуро, не то пьяница, не то наркоман, продал за долги информацию об этих часах каким-то бандитам. Он также рассказал им, что Циммерманн знает, где искать шахматы. «Веселым ребятам» информация показалась интересной. Они вышли на нотариуса, пытали его, чтобы узнать, как найти концы, и он отдал им Найта. Когда стало известно, что тот собирается в Россию, итальянцы передали его русским коллегам.

– Слушай, а где же эти самые русские коллеги? – вспомнил Андрей. – Я ведь в то же утро дал милиции их подробное описание.

– Их нашли через день после этого, я не хотела тебе говорить, – Лена покачала головой, – в сгоревшем джипе, с дырками в головах.

Они помолчали. По телевизору, как всегда, разорялся депутат Пивоваров:

– Мы должны, мы просто обязаны, вернуть все русское в Россию. Поймите, это не национализм и не фашизм. Мы не говорим «Россия – для русских». Наш лозунг другой: «Русское – русским».

Он картинно затянулся сигаретой, в правой руке у него была коричневая пластмассовая пачка сигарет «Филипп-Моррис», которой он нервно постукивал по столу.

– Знаем мы всю эту аргументацию. «В Голландии не осталось ни одного „малого голландца“ и ничего – живут там люди и не умирают». Но именно за это мы и колотимся. Именно это у нас и…

Лена выключила звук совсем.

– Значит, – грустно сказал Дорин, – мы так никогда и не узнаем, кто этот «Папа», кому не жалко было положить столько народу за какие-то, пусть даже безумно дорогие и престижные часы.