Обреченные - Эльмира Нетесова Страница 58

Оська остановился, словно не предполагал увидеть Волкова. На того смешно и жалко было смотреть. Но Лешак и виду не подал, что отказался от мысли жаловаться. Решил взвинтить цену случившемуся до неимоверного.

С час они говорили облокотясь на чей-то забор. Вполголоса. Глядя на них, можно было подумать, что они — соседи или давние знакомые. Но при этом не следовало замечать так и не разжавшихся до конца разговора, побелевших Оськиных кулаков.

Наутро с усольского морского побережья была снята пограничная охрана и ссыльные снова начали лов рыбы. Теперь в магазине поселка им отпускали товары по полному ассортименту без всяких ограничений. Оська не упустил ничего. Теперь в Усолье каждый день привозили хлеб из пекарни. А рыбокомбинат разрешил усольским рыбакам оставлять себе от общего улова двух бригад не два, как прежде, а семь процентов рыбы.

В Усолье теперь каждую неделю приезжали врач и фельдшер. А милиция сократила проверки села до одного раза в месяц. Кроме всего, ссыльным разрешили иметь свои огородные участки на территории совхоза Октябрьский, но без использования техники и семян хозяйства.

Самой большой своей удачей Лешак считал то, что вырвал у Волкова разрешение на постройку кузницы в селе. И стал первым ссыльным кузнецом Усолья.

Большего Лешак не выпросил. Не согласился Волков впустить в школу усольских детей, пользоваться услугами больницы и поликлиники поселка.

Но согласился, чтобы усольская молодежь, будучи в Октябрьском, могла приходить в кинотеатр.

Оська радовался тому, что сумел из неприятности выжать пользу селу. И люди — ссыльные, Усолья — теперь иначе стали относиться к Лешаку, зауважали. Понимая, что днем сегодняшним во многом Оське обязаны.

Теперь и Лидка изменилась. Хромать перестала. Замужней это совсем ни к чему. Прекратила орать на баб и старух. Ей они больше не были нужны. В ее жизнь вошло новое, необычное. Долгожданное и дорогое— семья..

О муже она мечтала много лет. С самой юности. Но среди ровесниц была не просто неприглядной, а и страшненькой. Потому на вечеринках никто, даже по пьянке, не лапал Лидку в темном углу. Не гладил под столом ее мослатое, как у коня, колено. Не хватал за сиськи и задницу, какие покуда сыщешь, разуверишься, что девку поймал.

Лидка не раз ночами в подушку выла. Все ее ровесницы замуж повыходили, детей нарожали, у всех мужья.А Лидкеи завалящего любовника судьба не подкидывала.

И мучилась, и болела, и кляла свою колченогую, кривую судьбу, посмеявшуюся над нею досыта.

Стыдно было признаться ей, что и сюда — в Усолье, ее привезли старой девой… Что не нашлось ни одного желающего, хотя бы по бухой, воспользоваться ею, сделать бабой. А потому, скрывая правду, которой сама стыдилась, называла себя женщиной видавшей виды и знавшей настоящую любовь. Бабы ей верили. А не все-ли равно, что было в прошлом? На берегу Усолья не то что любовь, жизни обрывались не раз. Не грех иногда и светлое вспомнить. Или помечтать…

Лидка с трепетом вспоминала, как удивился Оська в ту первую ночь, узнав, что Лидка, злая матершинница, никем не тронута и ни черта не знала о семейной жизни.

Она познала ее с ним. Открыла для себя ее радости и тревоги. И была бесконечно счастлива.

Ее муж никому не выдал тайну. Это был их секрет. И Оська гордился втай, что так легко и просто заполучил, где и не; ждал, в жены целку.

— Это не беда, что худая и горластая. Вся в меня, такая уж порода у нас с нею — семейная! — думал мужик. И не избалованный бабами, их вниманием, не обижал Лидку и по-своему трогательно заботился о ней. Называя иногда помелом из жопы ведьмы, либо горластой парашей. Более сильных выражений уже не употреблял. Жалел самолюбие жены.

А в последнее время стал замечать, как хорошеет Лидка. Пополнела. Разгладились морщины на лице. Она уже не шмыгала, как раньше, ходила важной павой.

Кто другой, а Лидка доподлинно знала весь разговор Оськи с Волковым в тот роковой день, когда настрого запретив усольцам ехать в Октябрьское, ее муж сам разобрался с председателем поссовета и вернулся с удачей для села.

Оська ночью рассказал жене обо всех подробностях того нелегкого разговора:

— Я в НКВД не собирался. Они меня законопатили. Какую же подмогу от них ждать? Для понту пригрозил. Знамо, что нам облегченья не пришло бы, но и его против шерсти погладили б. Может и вовсе выкинули б с поссовета. Но на его место прислали б сущего черта. Какой ни кулаками, а чем похуже действовал бы. Это я враз скумекал, — улыбался мужик, довольный своей сообразительностью.

— Ждал, когда он сам меня на разговор кликнет. И верно, враз почти застопорил. Упрашивать начал не ходить в НКВД. Говорил, что от того проку никому не будет. Только горе. Я это без него знал. Но еще для виду рыпался, грозился. Тогда он и предложил, мол, давай полюбовно. Я и выложил ему свои соображенья. Все, Залпом. Не все он принял. Но я на то и не рассчитывал. Думал, меньшего добьюсь. Но боров шибко напуганный был. Не кочевряжился. А когда все обусловили, я ему вылепил свое, что если не сполнит договоренного, НКВД ему не миновать. Окроме сего предупредил, коль со мной захочет разделаться, Усолье будет знать, чьих рук это дело. И тут же пошлет письмо, какое я загодя для органов приготовлю. И дарма ему ничто не спустится.

— Верно, гаду вломил, по самую задницу! — одобрила Лидка мужа.

— Ну, а он, гнус паршивый, мне в ответ, мол, ничего такого в голове не держит, и не замышляет. Надеется, что ссора промеж нами забыта…

Но ни Лидия, ни Оська не поверили Волкову и жили под постоянным напряжением, ожидая от него любую пакость, чувствуя, что не оставит усольцев в покое Волков, выждет момент и постарается взять свой реванш.

Но шли дни, недели, месяцы. И никто не интересовался ссыльными. Успокоившиеся, люди стали приходить в себя.

В эту осень они сдали много рыбы. И себе на зиму сделали запасы. Готовились к зиме. И хотя до холодов еще оставалось время, усольцы каждую минуту берегли. Дел у них и впрямь было много, Нужно было собрать овощи с участков, пересортировать их, сложить в погреба и подвалы, запастись топливом на долгую зиму.

Ссыльные давно забыли об отдыхе, выходных. А праздников у них никогда не было.

Спать ложились, когда над селом опускалась глухая ночь, вставали с третьими петухами.

Даже дети не залеживались в постелях до зари. Едва ребенок научился прочно стоять на ногах, он становился помощником в доме. Детство заканчивалось вместе с последними обмоченными штанами.

Люди не вели счет дням и собственному возрасту. На это не оставалось времени. Они сами в этом году закладывали емкости рыбой прямо на комбинате. Так удобнее и легче было вести обсчет уловов.

Оська работал кузнецом. Ковал лопаты, тяпки, топоры, совки, вилы и грабли. Его товар пользовался большим спросом в поселке. Он нужен был в каждом доме, всякой семье.

Кирки, ломы, даже тачки, научился делать человек. И зарабатывал не меньше рыбаков. Спину не разгибал. По шестнадцать часов не уходил из кузницы, чтоб не отстать в заработке от жены, ставшей бригадиром у рыбачек не за силу, а за горло, умевшее перекричать, переспорить, выдрать из горла заработанное. И благодаря ей, рыбачки стали получать втрое больше прежнего.