Никто, кроме тебя - Максим Гарин Страница 6

– Тебя как звать?

– Фархад-киши.

Рублев знал смысл этой приставки, она означала – “мужчина”. На Востоке распространена еще другая приставка к имени – “мюэллим”, что значит “учитель”. В большинстве случаев она применяется к людям, не имеющим никакого отношения к педагогике.

– У каждого сейчас свой бизнес – правильно, Фархад-киши? У меня свой, у тебя свой. Зачем нам долго крутить вокруг да около? Меня интересует недавнее дело, когда здесь троих положили возле железки.

Фархад-киши облегченно вздохнул – кажется, на него не собираются наезжать, у незнакомца другие интересы.

– Думаешь я свидетель был? Только одним глазом глядел и быстро свалил. Кому надо неприятности на голову?

– Пойдем покажешь.

– Там уже все почистили, я даже место точно не вспомню.

– Постарайся и вспомнишь. Давай, не тяни. Чувство облегчения у Фархада-киши сменилось новым приливом беспокойства. Он быстро оценил возможные последствия разговора о трупах возле “железки”.

– Тебе надо – искай! Меня не трогай. В овраг спрыгнули двое уже знакомых Рублеву грабителей контейнера.

– Зачем старого-больного человека из дому увел? Вопросы есть, с нами дело имей.

"У этого нож в рукаве, – отметил про себя Комбат. – Известный обычай”.

– Валите, мужики, подобру-поздорову. Вашего аксакала я не трону.

– Мы здесь у себя дома. Это ты в гостях. Рублев разозлился. Не собирался он вступать в долгие объяснения, дожидаясь, когда блеснет лезвие. Сделал два шага вперед, стиснул запястье азербайджанца и резко дернул руку. Нож выпал на землю и Рублев припечатал его подошвой. Зато второй из прыгнувших раскрыл бритву с перламутровой рукояткой, полоснул по воздуху крест-накрест.

– Не получается с вашим братом по-хорошему, – проворчал Комбат.

– Зачем сердиться? – криво улыбнулся тот, кто лишился оружия. – Как мы без ножа могли приходить? Нам сказали: Фархада-киши увели. Совсем без ножа приходить не могли.

– Слушайте вы, народные заступники. У нас с вашим “киши” разговор не для посторонних.

Трое азербайджанцев стали быстро говорить что-то на своем языке. Рублеву не хотелось первым применять силу, но его скоро вывели из затруднительного положения. Человек с бритвой сделал, как бы невзначай шаг в сторону собеседника и одновременно сократил дистанцию до Комбата. Теперь он пытался дотянуться до незваного гостя и перерезать ему горло.

Вместо того чтобы отстраниться, Рублев двинулся навстречу, перехватил руку и ударил его со всей силы. Противник должен был упасть, но рука с бритвой оставалась в тисках Комбата.

– Оставь его, прошу тебя, – взмолился Фархад-киши. – Совсем убивать хочешь?

Фархад согласился показать место. По дороге он ворчал, но теперь уже про себя, время от времени беззвучно шевеля губами. А вслух пожаловался:

– Жить надо, кормить семью надо. Где платить будут? Молодые работу не могут найти! За товар тоже положенную цену не дают – третью часть платят, гетвяряны.

Сам Комбат матерился в редких случаях, но ругательства всех стран и народов узнавал сразу. В отличие от русского “педик” “гетвярян” имеет не такое прямое отношение к “голубизне”. Это просто ругательство.

– Ничего не сделаешь, приходится оптом продавать. Сами торговать боимся, еще заложит кто-нибудь.

Рублева мало интересовали такие подробности.

– Когда ты их видел? Сколько прошло времени?

– Где-то десять дней. Или меньше.

– Неужели день не помнишь? День недели?

– Кто сейчас день недели разбирает? Раньше, когда ходил на работу, знал понедельник, дальше думал, сколько осталось до выходных. Сейчас что выходной, что будний – один черт, никакой разницы.

Вдруг его словно толкнуло что-то – Комбат увидел вдалеке тот самый, описанный Хоружим вагон со снятыми колесами, с пятнами ободранной краски и ржавчины. Комбат напрягся, будто все решалось сейчас, будто время можно было отмотать назад и переделать случившееся.

Молодой человек за компьютером сильно отличался от сверстников, проводящих по многу часов в день перед экраном монитора. Большинство из них похожи на растения, чахнущие от недостатка солнечных лучей, а у него сквозь легкий загар проступал даже румянец. Он следил за своей внешностью и здоровьем – был чисто выбрит, сидел в свежайшей рубашке. В помещении не пахло сигаретным дымом, не стояла на почетном месте банка кофе, как это обычно бывает у программистов и прочих компьютерщиков. Здесь царил идеальный порядок: стол, свободный от посторонних предметов, дискеты, промаркированные и разложенные по специальным боксам, папки в шкафу.

Перебазировавшись из Баку в курортное место, молодой человек наслаждался здешним воздухом. Здание санатория стояло на берегу озера, среди поросших лесом невысоких гор. Солнце здесь жарило не меньше, чем в городе, но этот жар не давил, а подхватывал вас и нес, как на воздушной подушке.

Особенно это чувство возникало по утрам, когда человек, которого здесь называли Ибрагимом, совершал пробежку по периметру озера, по тропинке, повторявшей прихотливый рисунок берегов. Раньше его звали Игорем Бурмистровым. Игорь, Ибрагим – большой разницы он не чувствовал. Его мало волновало, что о нем думают, как к нему обращаются. Он бы отозвался и на кличку, если б ее произносили с уважением.

Перемена имени была связана с переменой веры. Еще маленьким Игоря покрестила бабка, но потребности заглядывать в церковь у него не было. Обращение в ислам не представляло проблемы, барьера, через который надо переступить. В случае необходимости он мог бы заделаться хоть огнепоклонником. Какая разница?

Чеченцев можно понять. Обращение в ислам для них – символ благонадежности и лояльности. Надо еще совершить жестокую экзекуцию над пленным или заложником. Тоже объяснимо – перебежчику надо отрезать путь назад.

Случай с Бурмистровым был особым. Игорь не попадал в плен, не переходил на сторону врага в надежде спасти свою шкуру. Сам вышел на чеченцев с предложением своих услуг. Ближе к концу той, первой войны, незадолго перед захватом Грозного, когда еще никто не мог сказать, куда качнется чаша весов, когда никто не предвидел хасавьюртовских соглашений.

Чеченцы почти полгода проверяли его, подозревали в нем агента, засланного российскими спецслужбами. От участия в физическом насилии он сразу отказался. Объяснил, что не сумеет при всем желании, как не сумеет, к примеру, прыгнуть выше головы или продержаться пять минут под водой. Ему поручили отснять на видеокамеру отрезание уха заложнику и другие подобные материалы, те, что потом переправлялись родственникам. Это он выполнил спокойно, недрогнувшей рукой. Но раз за разом поднимал вопрос о том, что его можно использовать более эффективно.