Выдумщик - Андрей Константинов Страница 62

Катерина неуверенно кивнула, потому что по существу ей возразить было нечего:

— Предложение принимается… А ты не…

— Я буду вести себя хорошо, — серьезно и чуть грустно ответил Обнорский и подтвердил свои слова прямым, честным и чистым взглядом, при этом добавив про себя: «Ну, я же не виноват, девушка, что пока мы с вами слово „хорошо“ понимаем немного по-разному — в применении к данной конкретной ситуации…»

Не зря, видимо, говорили Андрею разные люди, что в нем пропадает актерский талант — поверила ему Катя. А, может быть, дело было вовсе и не в его актерских способностях…

Как бы там ни было, но они быстро расплатились за кофе (Катерина попыталась достать свой кошелек, но Серегин посмотрел на нее таким тяжелым взглядом, что она не стала даже спорить) и вышли из ресторана.

До Гамластана, где находилась Катина квартира, они решили прогуляться пешком. На Стокгольм опустилась чудесная ночь — было безветренно, поэтому холод не особо чувствовался, несмотря на то, что температура всего на несколько градусов превышала нулевую отметку. В хрустальном воздухе словно летел куда-то сказочно красивый город. На мгновение Серегину показалось, что он просто грезит — скажи ему кто-то в девяностом году, когда Андрей работал военным переводчиком и сидел, как в тюрьме, в ливийской столице, пытаясь разобраться в обстоятельствах странной смерти своего друга Ильи Новоселова, что спустя всего три года он сможет спокойно гулять по Стокгольму под ручку с красивейшей женщиной, игравшей когда-то значительную роль в жизни Бандитского Питера — Обнорский не то, чтобы просто не поверил в такое пророчество, он бы искренне испугался за «пророка»: не бредит ли в белой горячке…

— Красиво… Блин, красиво-то как! — не выдержал Андрей, и Катерина охотно его поддержала:

— Да, я тоже налюбоваться не могу… И знаешь, мне так обидно за Питер иногда здесь становится… Ведь если наш город умыть, причесать, «макияж» правильно нанести — он бы просто с ума сводил… Здесь люди умеют беречь красоту, а у нас… У нас ее словно боятся. На словах — восхищаются, а сами боятся… Андрей грустно кивнул — медленное разрушение Петербурга он рассматривал чуть ли не как свою личную проблему… Ну, виданное ли дело — красивейший город Европы, а со стен дворцов штукатурка кусками на головы прохожих падает, дороги (даже в центре!) такие, какие только после уличных боев остаются.

Стараясь уйти от не самой веселой темы, Обнорский вдруг спросил Катю:

— Слушай, а ты Карлсона здесь не видела? Он, по-моему, где-то тут обитает…

— Это который на крыше живет? — засмеялась Катерина. — Нет, не видела еще… Говорят, он где-то в районе Вазастана летает… Знаешь, а, между прочим, шведы очень удивляются, когда узнают про популярность Карлсона в России… Здесь, в Швеции, вроде бы гораздо больше любят других героев Астрид Линдгрен — Пеппи Длинный Чулок и Эмиля…

Серегин пожал плечами: — А чего они, собственно, удивляются — у Карлсона характер абсолютно русский… Этот пацан с пропеллером строго по «понятиям» всегда поступал: «разводил» всех подряд — и Малыша, и его родителей, и Фрекен Бок… Опять же — халяву парень обожал, а когда «жареным пахло», сразу улетал… Как же его не любить?

Перешучиваясь таким образом, они дошагали до Катиного дома, поднялись на третий этаж в маленьком круглом лифте и вошли в квартиру. Андрей помог Кате снять пальто, скинул свою куртку и вдруг хлопнул себя по лбу:

— Елки зеленые! Что мы сделать-то сразу совсем забыли?!

— Что? — не поняла Катерина и встревожено посмотрела на Андрея расширившимися зелеными глазищами. — Что забыли сделать?

— Ну, как что? — с досадой махнул рукой Обнорский и шагнул к Кате. — Поцеловаться при встрече…

Она растерянно открыла рот, но сказать ничего не успела — Серегин ловко и быстро схватил ее за талию, притиснул к себе и залепил такой поцелуй, что… Хороший, в общем, получился поцелуй.

Не ожидавшая такого изощренного коварства Катя (расслабившаяся после милых детских разговоров о Карлсоне), сначала охнула, потом обмякла в руках Обнорского на несколько мгновений, потом опомнилась и начала вырываться. Когда ей это частично удалось, она сказала, задыхаясь:

— Пусти! Пусти… Ты… Ты что делаешь? Ты же обещал!

Андрей продолжал держать ее за талию и смотрел на упиравшуюся ему в грудь локтями Катерину честными и чистыми глазами:

— А ты поверила? Мне — журналюге?! Какая трагическая ошибка, Бог ты мой! И, кстати, я что обещал? Что буду вести себя хорошо… Так? А кто сказал, что я веду себя плохо?

— Я говорю, я! — Катя забавно пыхтела, но полностью освободиться от захвата Обнорского (в далеком прошлом мастера спорта по дзюдо) у нее никак не получалось. Наконец, отчаявшись, она перестала барахтаться и сказала уже абсолютно серьезно: — Пусти! Ты не понял, что там, в ресторане, я говорила абсолютно серьезно? Есть же, в конце концов, какие-то святые вещи!

— Есть, — согласился Серегин и разжал руки. С лица его мгновенно сошло блудливо-раздолбайское выражение — словно волной его смыло. Андрей жестко усмехнулся: — Конечно, я понял, что ты говорила в ресторане абсолютно серьезно… Я, кстати, тебя не перебивал, внимательно слушал. А теперь послушай и ты меня, я тоже хочу серьезно высказаться — в том числе и насчет святых вещей!

Обнорский тона не повышал, говорил глухо, но с каждым словом его голос словно густел, наливался силой:

— Ты напрасно считаешь, что мне неведомы горе и горечь утрат! И я очень хорошо знаю, что такое боль и скорбь по тем, кто ушел и кто был дорог. Поэтому я никогда — слышишь! — никогда даже представить себе не мог, как глумиться над чужим горем, оскорблять память чужих мертвецов. Слишком мне дорога память о моих… Вот только в юродство и кликушество впадать не надо, не надо самоистязаниями заниматься! Мертвым это не поможет… Живые обязаны продолжать жить и хранить память — только она не должна перерастать в постоянную скорбь, иначе и с самой памятью может что-то случиться… Это как с излишней скромностью — от нее всего один только шаг до греха гордыни: уж такой я хороший, уж такой скромный, сам на себя налюбоваться не могу! Олег и Серега… Они погибли, как мужчины, в бою, защищая друг друга и тебя — женщину, которая была им очень дорога… Не каждому выпадает такая достойная смерть — и вранье это, что мертвым все равно, как они умерли… Умереть можно по-человечески, а можно и по-скотски… Те, которые по-скотски уходят, они и после смерти скотами остаются… Олег и Сергей умерли для того, чтобы ты жила! Жила, понимаешь?! Жила, а не горевала вечно, постепенно угасая в своей скорби — а иначе получается, что их жертва напрасной была! Память должна оставаться — должна оставаться и боль, потому что мы люди! Но именно потому, что мы люди, мы должны чувствовать жизнь во всех ее проявлениях, а не бежать от нее! Потому что именно бегством от жизни мы можем оскорбить тех, кто пожертвовал собой ради нас… Я сам далеко не сразу это понял — но понял в конце концов! Олег, Сергей, старик Кораблев… Почему ты считаешь, что надругаешься над их памятью, если будешь с нормальным человеком? Олега я почти не помнил, хотя Серега говорил, что когда-то, еще на первом курсе, знакомил нас, Кораблева я тоже не знал… А вот с Челищевым мы были знакомы неплохо — и уверен, что если он сейчас видит нас, то никак не осуждает… Блядством не надо заниматься на могилах — с этим я согласен… Но когда нормальная женщина ложится в постель с нормальным мужиком — скажи, что в этом грязного? Что плохого в том, если они поделятся теплом и попытаются поддержать друг друга?