Прокурор для Лютого - Федор Бутырский Страница 63

Заводной потер виски, попытался было воскресить в памяти недавние события, но сделать этого так и не смог. Запомнились только ощущения, притом все они были мерзкими и гнусными, и среди этих ощущений преобладала физическая боль: вроде бы его вчера пытали, вроде бы делали какие-то уколы…

Но кто?!

Думать не хотелось, вспоминать тоже не хотелось…

Он поднялся с сырого земляного пола и подслеповато осмотрелся, нащупал целлофановый пакет. Несколько буханок хлеба, палка сырокопченой колбасы, три двухлитровых баллона с минеральной водой — и все. Все-таки истязатель был по-своему благородным: он не доканывал пленника мучениями голода и жажды.

Судорожным движением скрутив пробку, пленник жадно припал к горлышку — минеральная вода текла по подбородку, по шее, но Митрофанов не обращал на это внимания: так сильно хотелось пить. Наконец, ополовинив баллон, он уселся на прогнивший ящик и принялся вспоминать, что же с ним до этого произошло.

Сознание немного прояснилось: вспомнились напутствия Сухарева, и Киевский вокзал, и так услужливо подкатившее такси, салатная «Волга» с шашечками, и тот страшный человек в кожанке, который оказался вовсе не таксистом… И допрос, и диктофон и, конечно же, инъекции; но все как-то рвано, контурами, точно в тумане.

Внезапно где-то сверху послышался мерзкий металлический звук — шкрябанье заржавленного железа. По телу пленника пробежала невольная дрожь; ему очень захотелось забиться в угол, зарыться под землю, раствориться в этом зловонном, замкнутом пространстве.

Он знал, он чувствовал — это идет его смерть…

Конечно же, Митрофанов ожидал самого худшего, но увидеть рядом со своим недавним мучителем Коттона он не ждал никак.

Щелкнул выключатель — подземный бункер озарился мертвенным электрическим светом.

Первая мысль была совершенно естественной: этот садист, выдававший себя за таксиста, — человек вора. Вторая мысль была еще хуже: если пахан просмотрел видеокассету, то ждать пощады не придется.

Заводной улегся на лежак, притворившись спящим: он подумал, что его, такого несчастного, к тому же — лежачего, сильно бить не будут — ничего иного в голову почему-то не пришло.

Алексей Николаевич, морщась от миазмов, подошел к пленнику вплотную и, брезгливо пнув ногой в грудь, прикрытую некогда белоснежным пиджаком, спросил:

— Что, блядь, не ожидал меня тут увидеть?

Митрофанов дернулся — не столько от удара, который вышел несильным, сколько от голоса пахана: настолько страшно он прозвучал.

— Коттон… Я…

— Не ждал, не ждал… — Максим, стоявший сбоку, видел: старик с трудом сдерживает себя, чтобы не накинуться на пленника.

— Коттон, меня послал к тебе Сухой. Я что? Я исполнитель. Я шестерка, Коттон, бля буду…

— Будешь, — успокоил его старик ласково. — Еще как будешь… Да ты давно уже блядью стал, конь ты педальный! Таких как ты, Заводной, петухи на моей зоне заставляли парашу жрать…

— Алексей Николаевич! — наконец пленник вспомнил гражданское имя жуткого старика. — Мне сказали — я сделал. Я ведь человек маленький…

— И сказали, чтобы ты своей поганой метлой моей Наташке приказывал — «трусы снимай»? — бледный от бешенства, задыхаясь, спросил пахан и тут же безо всякого перехода продолжил: — Ты, паучина, все равно сдохнешь. Я свое слово сказал, а ты его знаешь. Но у тебя есть два способа отправиться в ад: простой, если я тебя за секунду из «волыны» завалю, или сложней и больней… Хочешь — будешь собственные яйца жрать, хочешь — в муравейник живьем, хочешь — по сантиметру от тебя тупой ножовкой отрезать буду… Сам. Не хочешь? По глазам, гаденыш, вижу, что хочешь подохнуть быстро. Так вот: где твой Сухой?

— Алексей Николаевич, я это все уже знаю, — деликатно одернул старика Лютый, но тот окончательно впал в безумное бешенство:

— Не мешай! Уйди! Я с ним сам говорить хочу…

Возражать не приходилось — после просмотра видеокассеты пахан был в таком состоянии, что был готов завалить кого угодно. И потому Нечаев, в последний раз взглянув на затравленного Митрофанова, двинулся наверх, в безмолвную темноту ночного леса.

Встал у входа, закурил, осмотрелся…

Неожиданно где-то неподалеку послышался звук автомобильного двигателя — он гулко разносился среди деревьев. Максим насторожился. И впрямь через несколько минут на лесной дороге показался знакомый уже «рэнджровер».

Джип остановился, посигналил дальним светом, и амбал, выйдя из машины и пройдя к передку, чтобы быть заметным в свете фар, приветливо помахал рукой.

— Все в порядке?

— Нормально, — крикнул в ответ Лютый.

— Ты уж извини, пацан, — несомненно, бандит принимал водителя БМВ за коллегу, — но тут две какие-то тачки подозрительные стоят. Мусорские, не мусорские — непонятно. Только не нравится мне это… Что им в это время тут надо?

— Разберемся, — лениво бросил Максим и, автоматически опустив руку в карман, нащупал твердый целлофановый пакетик. Это был тот самый розоватый порошок.

— Ты дядю Лешу сюда позови, я ему еще кое-что сказать хочу, — застенчиво попросил амбал, понимая свою нетактичность.

Нечаев спустился вниз — Коттон, наклонившись над пленником с хищным видом, слушал, как тот лепечет нечто нечленораздельное. До слуха Максима то и дело долетали слова: «Сухой», «Польша», «Калужская область», «Русский оргазм»…

Мозг Лютого работал четко — нужное, единственно правильное решение пришло за какие-то доли секунды. Неожиданно, как в голографическом снимке, перед глазами всплыла давешняя картина: московская квартира, компьютер, мерцающий синим монитор и меморандум по «русскому оргазму»: «Человек, регулярно потребляющий даже небольшую дозу наркотика, перестает контролировать свои действия. «Русский оргазм» способствует появлению заниженной самооценки, патологической потребности подчиняться любой команде, практически не задумываясь о последствиях, подавляя способность даже простейшего анализа. Налицо стопроцентная психокоррекция…»

— Алексей Николаевич, там те самые, на джипе, — мягко произнес Нечаев.

— Чего хотят? — сердито спросил вор, не оборачиваясь к вошедшему.

— Говорят — дело какое-то срочное. Вроде бы тачки подозрительные видели. Вас просят.

Найденко с явным неудовольствием оставил Митрофанова и, взглянув на Лютого как-то странно, пошел наверх.

Максим, схватив валявшийся на полу баллон с минералкой, раскрутил пробку и, вскрыв целлофановый пакетик зубами, ссыпал в него розоватый порошок.

Разболтал, сунул Заводному:

— Пей.

— Только не это, только не это… — Митрофанов заелозил в углу на заднице. — Только не…

— Пей, сученыш… — Нечаев, достав пистолет, щелкнул предохранителем. — Ну!

Если человеку предлагают выбор: умереть сейчас же или много позже, он, как правило, выбирает второе. И потому пленник, поднеся баллон ко рту, принялся пить окрашенную розовым жидкость. Вода стекала по подбородку, натекала за ворот рубахи, но Заводной, не отрывая взгляда от оружия, пил, пил, пил, пока в баллоне ничего не осталось.