След тигра - Андрей Воронин Страница 66

Возвращая аккуратно завязанный и застегнутый рюкзак на прежнее место, Слепой испытывал двойственное чувство облегчения и разочарования. Было очень приятно узнать, что его смутные подозрения в отношении симпатичной Евгении Игоревны оказались беспочвенными, и в то же самое время Сиверов понимал, что его расследование зашло в тупик, а происходящее снова, уже в который раз, прямо у него на глазах потеряло какой бы то ни было смысл. Впору было и впрямь решить, — что его окружают законченные психи, которых под благовидным предлогом выгнали в тайгу, чтобы не путались под ногами. А его, Глеба, приставили к ним в качестве санитара, чтобы не разбежались раньше времени…

Горобец выплюнула травинку, расстегнула клапан нарукавного кармана и вынула оттуда плоский металлический портсигар, завернутый в полиэтилен и так же, как пакет с обоймами в ее рюкзаке, для надежности перехваченный черной аптекарской резинкой. Развернув пакет, она со щелчком откинула тусклую металлическую крышку и вынула из портсигара сигарету.

— Последняя, — сказала она, перехватив заинтересованный взгляд Глеба. — Поделиться с тобой? Сиверов отрицательно покачал головой.

— Не наелся — не налижешься, — сказал он. — Травись в одиночку.

Горобец закурила, вытряхнула из портсигара табачные крошки, снова обернула его пакетом и спрятала в карман.

— Знаешь, о чем я думаю? — спросила она. — Я раньше всегда ругала мужа за то, что он курил натощак. Не успеет глаза протереть, а уже сигарета в зубах, дым коромыслом… А теперь думаю: зря я к нему приставала.

— Почему же зря? — рассудительно сказал Глеб. — Это действительно очень вредная привычка.

— Ну и что? По-моему, лучше умереть от рака легких, чем вот так…

Она передернула плечами и оглянулась в ту сторону, где осталось болото и проложенная через него тропа, обозначенная страшными вешками.

— Еще неизвестно, умер он или нет, — заметил Глеб.

— Уж лучше бы умер. Там, на болоте, я, конечно, городила чепуху. Вы с Тянитолкаем правы, жить ему незачем. Что его ждет на Большой земле? Клиника с решетками на окнах, электрошок, после которого он превратится в бессловесного скота, в растение?.. Даже с точки зрения абстрактного гуманизма, в котором вы меня пытались обвинить, пуля милосерднее. И я сделаю это, как только его увижу.

— Для начальника ты слишком часто меняешь мнение, — сказал Сиверов, откладывая в сторону разделанную по всем правилам заячью тушку и берясь за вторую.

— Знаю, — вздохнула Горобец. — Но меня всю жизнь учили, что свои ошибки надо признавать. — Глеб открыл рот, но Евгения Игоревна не дала ему заговорить. — Молчи, я знаю, что ты скажешь. В последние недели я узнала одну вещь, которой меня не учили, а именно: открыто признавая свои ошибки, теряешь право быть начальником. Теряешь авторитет. Звучит глупо, но так оно и есть. И это, наверное, правильно. Я плохой начальник, просто отвратительный. Ведь я всех нас чуть было не погубила! И погубила бы непременно, если бы не ты. Ах, какой я была дурой! Я сама, собственными руками, отрезала единственный путь к спасению. Ты знаешь, — призналась она с кривой улыбкой, — ведь Корнеев настаивал, чтобы я взяла с собой спутниковый телефон. — Сиверов замер, держа в одной руке нож, а в другой — окровавленную заячью тушку. — Да-да, — продолжала Горобец, — не смотри на меня так. Он даже привез его на аэродром и тихонько спрятал в нашем багаже. А я, идиотка, нашла и отложила в сторону, потому что считала, что нам хватит рации и что незачем таскать на себе лишнюю тяжесть…

— Всего на свете не предусмотришь, — осторожно сказал Глеб, лихорадочно пытаясь сообразить, чем вызвано это откровение. «Так вот оно что! — думал он. — Значит, аппарат спутниковой связи, который я видел в ангаре, там же, в ангаре, и остался. А я, как последний идиот, всю дорогу гадаю, по какой такой причине наша Евгения Игоревна не хочет звать на помощь. Додумался черт знает до чего, а все, оказывается, просто, как железный лом! Телефона у нее нет и не было, я сам в этом убедился сегодня ночью… Однако почему она об этом заговорила? Она что, мысли мои читает?»

Горобец молчала. Глеб вернулся к разделыванию тушки. Евгения Игоревна сидела на камне, широко, по-мужски, расставив ноги в линялых армейских брюках с накладными карманами и грубых, поцарапанных солдатских ботинках на высокой рубчатой подошве, и курила скупыми, экономными затяжками, держа сигарету по-солдатски, огоньком в ладонь. Выгоревшая на солнце бейсбольная шапочка с надетыми поверх козырька солнцезащитными очками и тяжелая поцарапанная кобура, оттягивавшая ремень, придавали ей чрезвычайно воинственный вид, очень не вязавшийся с грустным, потерянным выражением заметно осунувшегося лица. Над зазубренной линией леса на том берегу ручья поднялось солнце, туман начал таять буквально на глазах. Лежавший возле потухшего костра Тянитолкай не шевелился, но даже отсюда было слышно, как он похрапывает. В кронах деревьев начали пробовать голоса птицы; в ручье, на самой быстрине, громко плеснула какая-то рыба.

Глеб закончил потрошить зайца, сполоснул в ручье руки и встал, с удовольствием распрямив затекшую спину. Втолкнув в ножны узкий сточенный клинок, он подобрал свою охотничью добычу и не спеша двинулся к костру — нужно было зажарить мясо.

— Я сейчас, — сказала ему в спину Горобец, — только докурю.

Глеб кивнул, не оборачиваясь. В следующее мгновение где-то стукнул потревоженный камень, и сразу же, безо всякого перехода, утреннюю тишину разорвали выстрелы.

Глебу доводилось стрелять из парабеллума, и он сразу узнал звук — отрывистый, глуховатый и раскатистый. Горобец выстрелила четыре раза подряд, прежде чем Глеб бросил злосчастных зайцев, выхватил пистолет и присоединился к ней, тщетно пытаясь отыскать глазами мишень.

Потом на противоположном берегу ручья что-то шевельнулось, и Евгения Игоревна немедленно дважды спустила курок. Стреляла она отвратительно: Глеб видел, как пули одна за другой ударились в камни очень далеко от цели. Одна пуля влепилась в булыжник справа, другая — слева, и ни одна из них не легла ближе чем на метр от мишени.

Грязно-бурая, неопределенных очертаний кучка не то какого-то меха, не то тряпок на том берегу опять шевельнулась; Горобец спустила курок, и каменные брызги разлетелись во все стороны в каких-нибудь десяти сантиметрах от цели.

— Не стреляйте! — донеслось оттуда. — Ради бога, не стреляйте! Евгения Игоревна!!!

Горобец выстрелила, и человек, который, опираясь на левую руку, махал у себя над головой какой-то грязной тряпкой, поспешно распластался на камнях. Глеб заметил, что последний выстрел был на диво удачным, почти в яблочко — пуля вырвала тряпку из руки человека на том берегу, отшвырнула ее в сторону, и теперь стало видно, что это не тряпка, а шапка, что-то вроде армейского кепи. «Пристреливается помаленьку, — подумал Глеб. — Еще немного, и будет свеженький покойник. А ведь он, кажется, назвал ее по имени… Неужели это кто-то из первой экспедиции? Вот удача!»

Евгения Игоревна тем временем переменила позу, взяла пистолет обеими руками, как героиня вестерна, пошире расставила ноги, упираясь подошвами в неровный каменистый берег, старательно прищурила левый глаз и затаила дыхание. Глеб понял, что настало время вмешаться: в обойме у Горобец остался всего один, последний патрон, но она уже оправилась от испуга и, кажется, больше не собиралась мазать. Сиверов ударил ее по рукам снизу в тот самый миг, когда она спустила курок; парабеллум сердито гавкнул, пуля ушла в бледное утреннее небо, а Горобец очень чувствительно съездила Глеба локтем по зубам. В глазах у него потемнело от боли, но он схватил Евгению Игоревну за руки и не отпускал. Это оказалось трудно. Глеб уже не впервые отметил про себя, что Горобец как-то уж очень сильна и увертлива. Ему пришлось обхватить ее поперек туловища, прижав руки с пистолетом к телу, и сдавить изо всех сил, но она продолжала яростно извиваться в его объятиях. Бейсболка с нее свалилась, волосы растрепались, темной волной накрыв перекошенное от усилий лицо, и сквозь эту завесу жутковато поблескивали стиснутые, оскаленные зубы.