Икона для Бешеного - Виктор Доценко Страница 66

Его руки внезапно похолодели, а в пальцах он ощутил неприятное покалывание. Ивану стало немного не по себе. Он явственно ощутил присутствие в комнате кого‑то третьего. Того, кто уже столетия покоился в могиле.

Но напугать Ивана было не так‑то просто. Он всегда полагал, что лучшая защита — это нападение.

Не одно поколение алхимиков и выдающихся магов всех времен и народов билось над созданием эликсира бессмертия. Но тщетно, — сухо констатировал он. — Существует стойкое убеждение, что и вашему уважаемому дедушке, мадам, это не удалось. В противном случае он не ушел бы в мир иной.

Тут уж возмутилась и разъярилась Эльзевира Готфридовна:

— Не смейте в моем доме говорить глупые слухи, распускаемые завистниками!

Лицо ее раскраснелось. Глаза метали молнии.

Дед нашел рецепт в глубокой старости, после десятилетий напряженного, можно сказать, каторжного труда. Ему не нужно был бессмертие. Он не хотел больше жить, потому что некому было передать секрет формулы. И сын, и внук, и правнук погибли. А по закону такие секреты передаются только по мужской линии, но род его угас. — Эльзевира постепенно успокаивалась, хотя глаза еще горели каким‑то ярким, неземным светом. — Дед и так меня слишком многому научил.

Она пробормотала что‑то на неизвестном Ивану языке, и вдруг откуда ни возьмись к нему на колени прыгнул огромный черный кот. Иван, не испытывающий особой симпатии к животным, попробовал согнать его на пол, но не тут‑то было. Кот встал на задние лапы и в упор посмотрел на него прозрачными светло–желтыми бездонными глазами.

Брысь! — крикнула Эльзевира.

Кот мгновенно исчез, будто его и не было.

Натыкаясь уже в который раз на нерушимую стену ее упрямства, Иван бесился и кипел внутри, хотя и пытался сдерживать себя.

Понимаю, что вы обожали деда и поклонялись ему. Вы, мадам, живое воплощение его блистательной победы над временем. Вы единственная свидетельница того, как за истекшие со смерти вашего деда столетия изменился мир. Только в ваших руках уникальная возможность остаться свидетельницей его дальнейшего движения!

Какое мне дело до происходящего в этом дурацком и жестоком мире? Сам дед и его завет со мной и во мне. Для меня ничего не изменилось! — упрямо заявила Эльзевира.

В ваших руках, мадам, может быть, самое величайшее научное открытие за всю многовековую историю человечества! — вновь впал в пафос Иван. — А вы не считаете нужным поделиться им с людьми! Где же ваш гуманизм?

Нетю, — кокетливо, как маленькая девочка, пытающаяся учиться говорить, пролепетала Эльзевира, потом своим низким властным голосом продолжила: — Я вообще не понимаю, о чем вы говорите. Что это за птица — «гуманизм»? эликсир и его неизвестный рецепт — никем не оспариваемая безусловная частная собственность моей семьи. А частная собственность в любом обществе, кроме общества обожаемых вам большевиков, понятие святое. Я, как единственная наследница, вправе распоряжаться ею, как мне заблагорассудится. Разве с точки зрения закона я не права?

С юридической точки зрения вы, конечно, абсолютно правы, мадам, — поспешил подтвердить Иван, — но есть и более широкие и важные понятия, например, «благо человечества»…

Наплевать мне на человечество и его благо — отрезала Эльзевира. — Оно, то есть человечество, не выполнило своего предназначения на Земле и не создало ни одного разумного государства. Ему помешали властолюбцы, подобные вам, князь. И потому дальнейшая судьба человечества меня, увы, не занимает. К следующему визиту придумайте какой‑нибудь свежий аргумент, — с откровенной насмешкой посоветовала она.

Разговор, как обычно, заканчивался ничем, но Иван не считал свои визиты к этой удивительной женщине бесполезными. Не будучи по натуре заядлым игроком, он в данном случае с удовольствием играл «втемную», не зная, какое количество эликсира осталось в распоряжении Эльзевиры. Он терпеливо ждал того момента, когда эликсир закончится, а Эльзевира испугается приближающейся смерти и согласится на его предложение.

Церемонно прощаясь с гостеприимной, но упрямой хозяйкой, он как бы между прочим сказал:

— У меня есть к вам маленькая просьба — вы меня очень обяжете, мадам, если откажетесь идентифицировать одну икону.

Какую еще икону? — не поняла Эльзевира.

К вам могут обратиться по поводу одной иконы. С тем чтобы вы установили, подлинная она или нет, — достаточно туманно ответил Иван.

— С какой стати? — искренне удивилась она. — Я же не эксперт по древнерусской живописи!

Не смею с вами спорить, — про себя обрадовался Иван, — следовательно, у вас есть весомый довод для отказа, если вдруг с такой просьбой к вам обратятся.

И он удалился, оставив Эльзевиру Готфридовну в некотором недоумении.

Направляясь по Ленинградскому проспекту в сторону центра, Иван размышлял о превратностях Власти и Судьбы. Ему, одному из самых могущественных людей на земле, ничего не стоило послать людей, которые бы допросили Эльзевиру с пристрастием и добыли эликсир. Но на такой, казалось бы, логичный шаг он бы никогда не решился. На это были весомые причины. Любое направленное против Эльзевиры Готфридовны действие немедленно вызвало бы бурную и непредсказуемую реакцию всех мировых магов, колдунов и эзотериков — от африканских и гаитянских вудуистов до тибетских лам. Не будучи лично с Эльзевирой знакомы, они тем не менее слышали о ней и почитали ее в качестве старейшины цеха, каковой она, в сущности, и являлась. Так что трогать Эльзевиру никак было нельзя. В противном случае все магические силы могли быть направлены против Совета.

«В сущности, зачем нужно это проклятое бессмертие?» — философски размышлял Иван, когда они повернули к метро «Динамо» и через Петровско–Разумовскую аллею выехали на Масловку.

Днем была очередная оттепель. А к вечеру подморозило, и на асфальте появилась тоненькая корочка льда.

Джип «Мерседес–Гелендваген» следовал за неказистыми «Жигулями» в некотором отдалении. Однако при въезде на эстакаду у Савеловского вокзала легко догнал медленно едущую машину Ивана, сначала прижал ее к тротуару, а потом неожиданно отодвинулся далеко налево, как бы демонстрируя случайность предыдущего маневра.

Водитель «Жигулей» хотел что‑то сказать своему пассажиру, но не успел. Сидящий за рулем джипа резко выкрутил руль до упора направо, и вся громада и тяжесть «Мерседеса» обрушилась на хрупкую машину. По всем расчетам, мощная передняя часть «Мерседеса» должна была нанести удар такой силы, что «Жигули», смятые, как яичная скорлупа, выбив ограждение, рухнули бы на полотно проходившей под эстакадой окружной железной дороги.

Но произошло нечто непредсказуемое. От удара о, казалось бы, рассыпавшийся на ходу «жигуленок» «Мерседес» отлетел на несколько метров, закрутился на месте, как волчок, и едва не перевернулся. Обе двери с правой стороны заклинило.

Крепыши из джипа так толком и не сообразили, что произошло. Удар размягчил их и без того не слишком быстрые мозги. Мутными глазами они увидели сквозь тонированное стекло, как водитель «Жигулей» — аленький, невзрачный мужичонка — подошел к их покореженному джипу. Он потряс перед стеклом увесистой пачкой денег — видно, готов был без ментов решить все полюбовно. Сидевший справа боевик не без труда опустил стекло и автоматически протянул руку за деньгами. Это стоило ему и его напарнику жизни.