ВИТЧ - Всеволод Бенигсен Страница 68

В этот момент «жертва» замерла и вытянула правую руку в сторону одного из вольеров. Все остановились, как будто были брейгелевскими слепцами, а он — их поводырем.

Максим напряг зрение, пытаясь понять, что же находится за клеткой. Но так и не смог ничего разглядеть. Решеток не было, значит, скорее всего, не хищник. Хотя в темноте было трудно разобрать — может, там был ров или еще что-то.

— Нет, а все-таки интересно, — продолжил Максим, чувствуя, что его самого начинает колотить дрожь. — А что будет, если лев его сожрет?

— Если насмерть, мы вливаем в инициируемого алкоголь, бросаем пустую бутылку рядом, и завтра он будет прописан в газетах как очередной пьяный, забравшийся в зоопарк. Если калечится, то везем в больницу.

— Это гуманно, — серьезно поддакнул Толик, и Максим посмотрел на него с удивлением. Но Толик, похоже, искренне считал подобное поведение гуманным.

Тем временем непонятно откуда возникший служащий зоопарка взял «жертву» под локоть и потащил куда-то в темноту, видимо, собираясь провести на территорию вольера.

— А вы не боитесь нам все это рассказывать? — спросил Максим.

Антон меланхолично смерил его взглядом.

— А чего бояться? Если что, вы — соучастники.

«Мило, — подумал Максим. — Значит, все-таки уголовщина». И непроизвольно сделал несколько шагов назад. Но тут же наткнулся на стоящего за спиной высокого бородатого мужика.

— Извините, — сказал Максим, но тот слегка развел руками — мол, ничего страшного.

Выглядел он при этом совершенно спокойным. Возможно, причиной тому была бутылка виски, к которой он периодически прикладывался.

— А вы, простите, тоже проходили этот обряд? — спросил Максим.

— Ну да, — ответил тот безучастно и сделал очередной глоток.

— И как?

— Да никак. Меня запустили, а я сразу в воду полетел. Берега скользкие — еле выкарабкался. Повязку снимать нельзя, иначе обряд не пройдешь. Холод адский. Ко мне что-то подошло такое и понюхало. Потом ушло. Потом оказалось, белый медведь. Так десять минут и просидел. Обычно задним числом страшнее даже.

— Понятно…

Максим посмотрел в сторону вольера. За оградой виднелась фигура жертвы. Он стоял не шевелясь, как изваяние. Что-то вроде памятника невинным жертвам современных развлечений. Бородач тем временем снова отхлебнул виски и задумчиво продолжил:

— Один мужик, правда, к кенгуру угодил. Она его крепко приложила. Прямо в голову. Теперь инвалид.

— Кто, мужик?

— Да не. Кенгуру. У мужика-то был черный пояс по карате, он рефлекторно ей ответил. Ногой в голову.

— Жалко.

— Что жалко?

— Что кенгуру оказалось без пояса по карате.

— А-а… Хотите?

Бородач протянул бутылку виски Максиму.

— Я б с радостью, — замялся Максим, — но здоровье не позволяет. Врач сказал, что после инфаркта алкоголь может быть фатален.

— Понимаю, — кивнул тот, хотя по нему было сложно сказать, что у него могут быть какие то проблемы со здоровьем — держался он молодцом, учитывая, что бутылка была уже почти пустой, а «уговорил» ее он явно в одиночку.

— А зачем все это надо? — спросил после паузы Максим.

Бородач пожал плечами.

— Ощущения какие-то странные. Необычные. Зоопарк — это еще цветочки.

— Да я уже слышал про уколы.

— Да укол — это тоже цветочки.

«Что ж здесь ягодки-то?» — с ужасом подумал Максим.

— А вообще, — неожиданно продолжил бородач, — если вдуматься, то животным тоже развлечение. Скучно же в клетке всю жизнь сидеть.

— Да уж, наверное, на волю хочется.

— Тут вы ошибаетесь. Знаете, что происходит, когда животное долгое время живет в клетке, а потом оказывается на воле? Погибает. Тут ведь сытая жизнь. И завтрак, и обед, и кофе в постель. Охотиться не надо, бороться за выживание не надо. Все инстинкты атрофируются. Но животное на то и животное, что у него нет никаких рефлексий и мыслей о самореализации. Оно просто хочет кушать, спать, трахаться. Так что инстинкты атрофируются, а сомнений насчет правильности или неправильности такого существования нет.

— А если бы у них были подобные мысли? — спросил Максим, не очень понимая, куда клонит собеседник.

— Я думаю, они, как и люди, попытались бы оправдать свое существование в неволе. Или по крайней мере объяснить, почему они не выполнили главное божественное напутствие.

— Это какое?

— Плодитесь и размножайтесь. Вот дикий лев говорит льву зоопарковому: «А почему ж ты там не размножался? Ведь были же все условия! Но у меня львят штук сто народилось, а у тебя от силы пяток». И, если бы зоопарковый лев умел рефлексировать, он бы ответил: «Понимаешь, старик… ну-у… мне постоянно мешали. То посетители громко кричали, то приходили служащие меня мыть, то львицу некрасивую подсовывали, то меня всячески мучили». Он бы нашел тысячу причин. А на деле причина могла быть крайне простая.

— Это какая же?

— Да, может, у него просто член не стоял. Ну или плохо стоял.

Максиму вдруг показалось, что вся эта «львиная» дискуссия странным образом относится к Привольску.

— А вдруг нашелся бы какой-нибудь лев, который бы решил убежать из зоопарка?

Бородач удивленно посмотрел на Максима, не ожидая, что того так увлечет звериная тематика.

— Ну, остальные бы его прикончили.

— Зачем это?

— А вдруг он расскажет, что в зоопарке их никто не мучил и посетители вовсе не кричали?

— Ну че там, Виталик? — громким шепотом спросил в этот момент кто-то у «жертвы». — Ты живой?

— Меня кто-то трогает, — прогнусавила «жертва». Участники подошли ближе, пытаясь разглядеть, что там происходит. Максим не удержался и тоже подошел. Инициируемый стоял по-прежнему не шевелясь. По его белому лицу бродила маленькая когтистая лапка. Она ковыряла черную повязку, словно пытаясь ее снять. Присмотревшись, Максим увидел, что это коала. Она свисала с какой-то ветки и смотрела на «жертву», беззащитно улыбаясь улыбкой маленького Будды.

В 1986 году наступила эпоха перестройки, гласности и ускорения. Советский Союз стал, образно говоря, давать течь. Причем, как и предполагал лозунг, с нарастающим ускорением. Гласность распахнула двери доселе закрытых архивов, развязала языки молчавшим до того людям, отпустила поводья некогда сдерживаемого идеологией Пегаса. Все зашевелилось, забурлило, задрыгалось, задергалось. Диссиденты наконец получили возможность докричаться до власти, которая в течение семидесяти лет их слушала, но не слышала. Власть получила возможность докричаться до народа, который в течение семидесяти лет ее слушался, но не слушал. Народ получил возможность просто покричать. В общем, все заголосили, как бабы на деревенских похоронах. Но и про дело не забывали. То есть на настоящее и будущее положили, что называется, с прибором, зато за прошлое взялись с таким остервенением, что умудрились перевернуть все с ног на голову и наоборот. Минус на плюс, плюс на минус. Стали открываться и некоторые закрытые города. Привольск-218 был в числе первых. КГБ тогда еще имел влияние и силу, и майор Кручинин разумно рассудил, что если и распускать народ, то сейчас. То есть указом сверху, не дожидаясь инициативы масс. В противном случае, учуяв свежие веяния, народ сам ринется в бой, и тогда могут и поколотить. В феврале 1986 года из тюрьмы был освобожден правозащитник Щаранский, а в состав Политбюро ЦК КПСС вошел Ельцин. В марте майор Кручинин собрал жителей Привольска-218 в кинотеатре и объявил, что начиная с этого момента Привольск-218 прекращает свое существование.