След тигра - Андрей Воронин Страница 71

А потом стало как-то неуютно. Страшно. Мяса у нас было вдоволь, но иногда я оборачивался и видел, как он на меня смотрит — будто примеривается… Потом он начал уходить, иногда на несколько дней. Порой я слышал выстрелы, доносящиеся издалека, с той стороны болота… Не знаю, в кого он стрелял. Потом возвращался, вкапывал на поляне возле зимовья кол и насаживал на него голову. Это были головы наших, их еще можно было узнать. Я понял, что он раскапывает могилы — зимой, под снегом, в мороз… Я понял, что живу под одной крышей с сумасшедшим, и, как только сошел снег, сбежал во время одной из его отлучек. Я даже не взял карабин, потому что боялся, что он найдет меня по звуку выстрела. К болоту я не хожу — боюсь. Боюсь утонуть в трясине, боюсь, перейдя на тот берег, наткнуться на браконьеров, боюсь, что он подкарауливает меня где-то на тропе… Вот, в сущности, и все. Поверьте, мне жаль, что все так случилось. Я ненавижу себя и презираю, но у меня просто не было выбора…

Возчиков замолчал, низко опустив голову. В наступившей тишине неожиданно раздался щелчок, от которого все невольно вздрогнули. Горобец переменила позу, зашевелилась и с болезненной улыбкой убрала в карман куртки выключенный диктофон. Никто, даже Глеб, не подозревал, что рассказ Возчикова записывается на магнитную пленку. «Вот и еще одно свидетельство, — подумал Глеб, — столь же правдоподобное, сколь и недоказуемое. И нет никакой возможности проверить, так ли все это было на самом деле или совсем, совсем иначе… Да и кто станет проверять? Такие истории обычно стараются как можно скорее замять, пока они не стали достоянием гласности. Страна у нас большая, даже чересчур, и в ней, наверное, чуть ли не каждый день творятся кровавые безобразия, не поддающиеся разумному объяснению… Но каков слизняк! Выбора у него не было…»

— Вот дерьмо, — сдавленным, будто от подступившей к самому горлу тошноты, голосом произнес Тянитолкай. — Ей-богу, я сейчас блевану… Нашел, где похваляться своими подвигами — за столом! Нет, Игоревна, жалко, что ты в него там, на берегу, не попала. Но это легко исправить…

— Давайте-ка без нервов, — сказал Глеб.

Возчиков удивил его своим рассказом, Евгения Игоревна — тем, что, несмотря на свое подавленное состояние, держала, оказывается, где-то под полой включенный диктофон, зато Тянитолкай вел себя именно так, как можно было ожидать: сразу же начал психовать и сыпать оскорблениями, как истеричная торговка овощами с колхозного рынка.

— Ты, Петрович, словами не бросайся, — продолжал Сиверов нарочито спокойным, рассудительным тоном. — Не пыли, ясно? Мы же сами давно предполагали что-то именно в этом роде. И в чем, собственно, ты обвиняешь Олега Ивановича? Тянитолкай вытаращил на него удивленные глаза.

— Как это — в чем? Ты что, не слышал? Они же человека сожрали! Человека! Гражданина Российской, блин, Федерации…

— И все-таки давайте без нервов, — повторил Глеб. — Ведь они его не забили на мясо по предварительному сговору, а просто… ну… рационально использовали после того, как он умер. Табу на каннибализм — это все-таки условность. И мало кто из живущих на земле согласится пожертвовать жизнью ради условности.

— Это еще бабушка надвое сказала, от чего он умер, — непримиримо проворчал Тянитолкай. — Рассказать можно что угодно. Может, на самом деле они его, целого и невредимого, связали покрепче и отпиливали от него по кусочку по мере необходимости… Могло такое быть?! — неожиданно заорал он, резко подавшись к Возчикову.

Тот испуганно отшатнулся и опять принялся протирать свои очки, которые, похоже, служили ему чем-то вроде четок — он их не столько носил на переносице, сколько держал в руках, непрерывно протирая, отчего они, увы, не становились чище. Горобец наблюдала за этой сценой глубоко запавшими глазами, в которых дрожал и переливался нехороший, лихорадочный блеск.

— Сядь, — брезгливо поморщившись, сказал Глеб и коротким толчком в плечо заставил Тянитолкая опуститься на прежнее место. — Возьми себя в руки, истеричка. Откуда у вас этот шрам? — требовательно спросил он, резко обернувшись к Возчикову. Тот дотронулся до щеки и пожал плечами.

— Трудно сказать, — ответил он. — Поранился где-то… Тут кругом деревья, а я, знаете ли, скверно вижу. Пластырь этот мешает ужасно, да и близорукость моя заметно прогрессирует. Линзы давно пора менять, а где я их поменяю? Вот и натыкаюсь на все подряд… Простите, я понимаю, что это не ответ, но ответить более определенно действительно не могу. Потерял счет дням, совсем запутался… Помню, однажды мне вдруг показалось, что в кустах кто-то стоит… Что это Андрей Николаевич стоит там и смотрит на меня, наблюдает… Померещилось, наверное. Я запаниковал, бросился бежать и, помнится, довольно болезненно напоролся на какой-то сук. Наверное, оттуда и шрам… Не знаю.

«Да, — подумал Глеб, — это действительно не ответ. Сук? Очень может быть. Тонкий такой, острый сучок… Встретился на бегу, впился и пробороздил кожу… Как пуля».

Он посмотрел на Горобец и встретился с ней взглядом. Лицо у Евгении Игоревны было сосредоточенное, как будто она решала в уме какую-то сложную задачу — судя по всему, ту же, над которой в данный момент безуспешно бился Глеб. Тянитолкай всем своим видом являл воплощенное отвращение; этот, как обычно в последнее время, демонстрировал полное нежелание шевелить мозгами. Глядя на него, было трудно поверить, что он — старший научный сотрудник, человек образованный и неглупый. Бог с ними, с манерами и даже с постоянными истериками, которые тезка теперь закатывал по любому поводу, но почему, черт подери, он так упорно не желает думать головой? А может, он этому попросту не обучен? Тогда Тянитолкай — такой же ученый, как Глеб Сиверов — разнорабочий…

— Вот что, — нарушила молчание Евгения Игоревна. — Послушайте меня. Олег Иванович, — обратилась она к Возчикову, — вы знаете, что я всегда относилась к вам с глубоким уважением — и как к ученому, и как к человеку.

Глеб посмотрел на Возчикова. Олег Иванович снова протирал очки, низко опустив заросшую спутанными полуседыми волосами голову с проклюнувшейся на макушке лысиной. Лысина была грязная, вся в красноватых вздутиях комариных укусов и вдобавок исцарапанная вдоль и поперек, как будто доктор Возчиков совсем недавно продирался через колючие кусты, используя свою высокоученую голову в качестве тарана. Глеб попытался убедить себя в том, что исходящий от Олега Ивановича тяжелый звериный дух ему только чудится, но тщетно: запах был, и притом довольно откровенный. Похоже было на то, что Олег Иванович не мылся с тех пор, как покинул свою московскую квартиру.

— У меня, — продолжала Горобец обманчиво ровным тоном, — нет ни малейших оснований сомневаться в правдивости вашего рассказа. При всей его неправдоподобной дикости, рассказ этот в основном совпадает с тем, что мы видели по дороге сюда, о чем думали, что подозревали… Да, он полностью подтверждает наши подозрения. Это мог бы сказать любой из нас, но говорю я, потому что… Думаю, нет нужды объяснять почему. Всю дорогу здесь только и говорили, что об Андрее — какой он психически неуравновешенный, как странно он себя вел — например, с теми же тиграми, — как всегда рвался защищать их не на словах; а на деле, с оружием в руках… Словом, вы только подтвердили всеобщие подозрения. Но поймите же вы! — неожиданно выкрикнула она. — Никто никакими словами не убедит меня, что все это правда, пока я собственными глазами не увижу подтверждение вашему рассказу! Андрей — мой муж, он был им и остается до сих пор, так неужели вы думаете, что я вот так, без единого доказательства, поверю во все эти мерзости, о которых вы здесь так складно, будто по писаному, рассказывали?