Убрать слепого - Андрей Воронин Страница 79

Ракета догорела, и начался кошмар. По объективному времени это пекло длилось не более пяти или шести минут, но Козлову оно показалось продолжительным, как загробная жизнь. В течение какого-то отрезка времени он даже вполне серьезно полагал, что так оно и есть: он просто получил разрывную пулю в лоб, совсем как Дрынов, и умер, даже не заметив этого. И, разумеется, попал в ад – при его образе жизни в этом не было ничего удивительного. Здесь было темно и отвратительно воняло, сверкали оранжевые вспышки, грохот рвал барабанные перепонки, кто-то дико кричал, кто-то пытался светить карманным фонариком, и пляшущий луч бестолково метался по стенам и сводчатому кирпичному потолку, и все время что-то хлопало и кто-то падал, и под ноги все время подворачивались тела – их было так много, что в конце концов Козлов решил, что убиты все, кроме него. Постепенно способность рассуждать вернулась к нему, и он обнаружил себя вжавшимся спиной в какой-то кирпичный угол и палящим в темноту из автомата. Трассирующие пули, рикошетируя по всему коридору, создавали замысловатый узор, в котором было что-то завораживающее. В тот момент, когда Козлов окончательно пришел в себя, затвор автомата лязгнул в последний раз и замер. Боек сухо щелкнул, но выстрела не последовало – у Козлова кончились патроны. Наступила тишина. Через некоторое время в этой тишине кто-то осторожно откашлялся, где-то поодаль зашевелились, брякнул металл, послышался шумный вздох, и чей-то смутно знакомый голос позвал:

– Эй, мужики.. Живые есть?

– Есть, – прохрипел Козлов. Голоса почему-то не было, в глотке саднило – похоже, что дико орал в темноте не кто-то посторонний, а он сам, собственной персоной. – Я живой.

– Ты, что ли, Козел? – спросили из темноты. – А эта сволочь где?

– Какая сволочь? – не понял Козлов. Соображать было трудно – все его существо было до краев наполнено простой животной радостью заново обретенной жизни. «Приду домой, – ни к селу ни к городу подумал он, – Светку затрахаю. Раз пять, не меньше, а то и восемь.»

– Ты что, Козел, совсем со страху рехнулся? – спросил Севастьянов. Теперь Козлов узнал его голос и вспомнил, где находится. – Этот гад, за которым мы сюда пришли, он где?

– Похоже, свалил, – сказал из темноты еще кто-то. – А где майор, мужики?

– «Фердинанд»? – переспросил Козлов. – Где-то тут. Только командовать он больше не может. Фонарик есть у кого-нибудь?

Загорелся карманный фонарь, и на его свет сошлись все, кто остался в живых. На то, чтобы провести перекличку, не потребовалось много времени – вокруг слабого лучика желтого электрического света собралось восемь человек, ни один из которых не знал обратной дороги. Преодолевая отвращение, один из них обыскал труп майора и нашел план, но это мало что дало им – никто не знал не только маршрута, по которому они двигались, но и места, в котором находились в данный момент. Судя по тому, сколько поворотов и боковых коридоров они миновали по дороге сюда, блуждать в этих катакомбах можно было долго, возможно, бесконечно долго.

– Так, – сказал Севастьянов. – Ну что, орлы, кого первого жрать будем?

Никто не засмеялся – доля правды, содержавшаяся в этой шутке, всем показалась чересчур большой.

Вскоре, однако, в отдалении послышались шум шагов, приглушенные расстоянием голоса, а через некоторое время блеснул свет – действовавшая по соседству группа, двигаясь на шум недальнего боя, наконец вышла на остатки отряда майора Дрынова.

Операция, задуманная полковником Сорокиным, с треском провалилась – Слепой ушел. Это стоило жизни тринадцати человекам. Самым любопытным здесь было то обстоятельство, что пятеро из этих тринадцати были застрелены почти в упор своими же товарищами.

Полковник Сорокин, узнав о результатах операции, начал в который уже раз всерьез подумывать об отставке.

– Подожди, Глеб, – сказал Забродов. – Ты все время говоришь о какой-то справедливости. Что ты имеешь в виду, произнося это слово?

– То же, что и все остальные, – ответил Слепой и даже пристукнул кружкой по крышке стола – он начинал горячиться, потому что Забродов никак не хотел его понять. – Эти вещи тяжело называть своими именами, потому что обозначающие их слова затасканы и опошлены до предела. Боюсь, ты меня не поймешь.

– Конечно, не пойму, если ты не объяснишь, – сказал Илларион. – Может быть, ты все-таки попытаешься? Идеал, во имя которого ты уложил целую кучу народа, должен быть весьма возвышенным.

– Все очень просто, – по новой наполняя кружки, проговорил Слепой, глядя куда-то в сторону остановившимся взглядом. – Порок должен быть наказан. Там, где бессилен закон, последнее слово остается за пистолетом.

– А кто решает, когда пистолету пора приниматься за дело? – спросил Забродов. Он был внимателен и сосредоточен, словно решал какую-то сложную задачу.

– Тот, кто способен удержать пистолет в руке и направить его в нужную сторону, – твердо ответил Глеб. – Тот, у кого хватит решимости спустить курок.

– Да, – согласился Забродов, сосредоточенно прикуривая сигарету, – в нерешительности тебя не обвинишь.

– А что тебя не устраивает? – спросил Слепой. – Обыватель забит и робок, его топчут ногами, а он даже не замечает этого, пробуждаясь к активности лишь тогда, когда у него пытаются отобрать его бутылку водки. Но, согласись, это вовсе не означает, что он не нуждается в защите.

– Спокойно, Маша, я Дубровский, – процитировал Илларион и сделал глубокую затяжку, полузакрыв от удовольствия глаза.

Сиверов молчал, наблюдая за ним сузившимися глазами и нервно тиская в ладонях мятую алюминиевую кружку.

– Видишь ли, Глеб, – продолжал Забродов, – я не стану распространяться о том, что защитники закона и порядка должны действовать законными методами. Это правда, и я в этом убежден, но сейчас в стране такая ситуация, что это, пожалуй, невозможно. Согласен, закон един для всех только на бумаге, и мы с тобой из тех людей, которые обеспечивают соблюдение закона как бы извне, находясь по ту сторону правовых норм. Это может вскружить голову, Глеб. Ты никогда об этом не задумывался? Начав чувствовать себя десницей господней, очень легко утратить профессионализм. Рамки должны существовать даже для тех, кто по долгу службы действует вне всяких рамок.

– Все это я уже слышал от тебя, – сказал Глеб. – Лет этак двадцать назад. Скромность и самоконтроль.

– Видимо, я тогда был слишком молод для того, чтобы объяснить тебе это как следует, – вздохнул Забродов. – Мы с тобой хирурги, а не мясники. Прости, мне приходится заново преподавать тебе самые азы, но наша работа заключается в том, чтобы вырвать сорняк, не тронув посевов. Ты же в последнее время начал оставлять за собой голую землю. Оглянись, Глеб: ты идешь через людские жизни, как потерявший управление асфальтовый каток. Кому ты мстишь?

Слепой покачал головой.

– Нет, – сказал он. – Я не мщу. Уже нет. Все в прошлом, мертвые оплаканы, долги оплачены, можно сходить со сцены. Мне действительно жаль тех ребят.., ну, ты знаешь. Тех, что утонули. Поверь, помогая Сердюку, я ничего не знал про систему затопления. По-моему, я заразился этим сумасшествием именно от него. Ты прав, я перестал быть профессионалом в тот момент, когда начал мстить. Я хочу уйти, но меня не отпускают.