По ту сторону жизни - Андрей Ильин Страница 8

– Суровый закон, – одобрительно покачал головой Отец Народов.

– Да, к сожалению. Но очень действенный, – тихо сказал профессор. – И еще круговая порука. Если кто-то из охраны предавал хозяина, то все его товарищи, которые были подле него и вместе с ним, подлежали мучительной, публичной казни. Чтобы они следили друг за другом и не покрывали отступника, даже если это только подозрение.

– Стало быть, в слуги надо брать тех, у кого семьи большие, чтобы братья и сестры, мать с отцом живы и жена с детьми. И чтобы связи не были прерваны, – задумчиво сказал товарищ Сталин.

– Зачем большие? – не понял профессор.

– Чтобы понимал, если предаст, семья его пострадает. В ссылку поедет. Или…

И стал прищур у «Хозяина» иной, с отблеском металла, отчего профессор мурашками пошёл, хоть не в бараке промёрзшем сидел, а в кабинете кремлёвском. Но до барака того из Кремля – рукой подать.

– Что еще скажете, профессор?

– Если про охрану, то телохранителей и ближнее окружение правители в Средневековье предпочитали набирать из своих родственников, родов или народностей, считая, что они будут защищать своего господина гораздо лучше, чем наёмники, из опасения что инородцы, если к власти придут, всех их вырежут. И это были вполне обоснованные опасения, чему есть масса примеров в истории…

– Спасибо, профессор. Мне было очень интересно с вами поговорить. Но в конце хочу немножко оспорить вашу математику – не всегда история идет по спирали, не всегда повторяется. Любую спираль можно выправить и куда надо загнуть. Мы теперь строим такое государство, какого еще не было в истории человечества. И смею вас уверить – непременно построим. И никакие ваши спирали нам, нашему народу, не указ.

– Да, конечно, товарищ Сталин. Наш строй… наш народ… Мы являем собой новый беспрецедентный опыт исторического прорыва, который…

* * *

– Следующий…

Суров командировочный из Москвы, ни с кем не общается, слова лишнего не говорит, в кабинет не допускает. И не понять, кто он по званию и откуда, потому что в гражданке. Может, майор, а может, и полковник. Другие приезжают и сразу за стол с водкой и разносолами или в баньку с дорожки, куда зэчек посимпатичнее пригоняют, чтобы спинку приезжему потереть. На то в каждом лагере три-четыре балерины или актрисы имеются, с мордашками симпатичными, которых на общие работы не гоняют и в телогрейки не рядят, а шелковые платья, белье кружевное и чулки фильдеперсовые выдают. А этот – наотрез. Сел в кабинет, делами обложившись, и зэков к себе гоняет.

– Фамилия?

– Заключённый номер…

– Я у тебя фамилию спрашиваю. Человеческую.

– Зинчук. Пётр.

– Садись, Петя, говорить с тобой будем.

Садится Пётр на самый краешек стула. На следака смотрит. Но больше на стол, где в тарелку банка тушёнки вывалена – лежит горкой, мясо и желе… И хлеба куски стопкой, не местной зоновской выпечки – из мякины с отрубями, а настоящий, с воли. И запах ноздри щекочет так, что слюна с губ капает.

– Давай так, Петя, – хочешь теперь ешь. Но лучше – после. Если после – я тебе чай соображу и сгущёнку вскрою. Сам решай. Если после…

Смотрит зэк на тушёнку и хлеб, аж испариной покрылся.

– Хорошо, после… Нет… теперь. Теперь буду! – И схватив ложку, тушёнку наворачивает, аж за ушами трещит.

– Ты поаккуратнее, а то стошнит.

– Нет, нормально, нормально. – И хлеб в рот с жадностью целым куском!

А следак отметочку в блокноте ставит против фамилии – нетерпелив, невыдержан. Не прошёл Петя проверочку, не есть ему сгущёнки.

– Следующий… Фамилия?

– Еремеев, Семён.

– А по батюшке?

– Батю Иваном кличут.

Смотрит недоверчиво, исподлобья, подвох ищет – нетипичный следователь, не в форме, не при оружии, лицо мягкое, глаза добрые, улыбка на лице и «краснопёрые» за спиной не маячат. Неспроста это! Точно – Кум.

– Жрать хочешь?

– Всяк зэк жрать хочет.

Усмехнулся. Достал, вбил в банку нож, прошел по кругу, вывалил в тарелку тушёнку. Хлеб рядом сложил.

– Можешь теперь, можешь потом…

Надо бы теперь и сразу. Не откладывают зэки еду на потом – теперь дают, после заберут. Но что-то сдерживает, не хочется перед этим фраером в пиджачке скотом выглядеть.

– Я после, я сгущёнку люблю.

Кивнул на стул.

– Семья у тебя есть, Семён?

– Есть, как не быть. Там всё в деле прописано. И отец, и мать, и сестры с братьями имеются.

– И жена с детьми. Так?

– Ну, так.

– Давно их не видел?

– Давно, как на войну ушёл. Вначале на войну, потом без пересадки – сюда. Может уж и умер кто. А может, все.

– Нет, живо-здорово семейство твое.

– Откуда знаешь? – вскинулся зэк. – Простите, гражданин начальник…

– Справки навел через участкового. Дети в школу ходят, жена в поле трудится, трудодни зарабатывает. Отец болеет, но бог даст, выздоровеет. Брат твой с войны без ноги вернулся, но весь при медалях, теперь в МТС мастером работает. Женился год назад, жена на сносях.

Жадно смотрит зэк на следователя, сейчас дырку ему во лбу просверлит. Не знает верить или нет – туфту ему гонят или правду говорят. Но хочется, очень хочется, чтобы правду! А если так, если живы и здоровы все, и даже не сосланы… Слеза у зэка наворачивается, так что тот зубами скрипит, чтобы не разрыдаться.

– Чего хочешь от меня, начальник?

– Узнать про тебя, что сам рассказать захочешь. Воевал где?

– Второй Украинский.

– А я на Белорусском. Соседи значит.

Смотрит Семён – не верит! Не воевали «краснопёрые», в тылу подъедались, на пайках эмгэбэшных усиленных, жирком обрастая, да еще из зэковского котла прихватывали. О фронте – только по газеткам, да кинохронике…

– Чего смотришь? Не веришь? Думаешь я в тылу отсиживался?

Качнул головой зэк.

– А ты сюда глянь…

Встал следак, за полу пиджака ухватился, вверх рванул. И рубаху следом. А там, по животу и боку до груди шрамы. Сплошняком. Таких ран у энкавэдэшников не бывает, их если только «пером» поцарапают и табуреткой голову раскроят. А тут…

– Осколочное? Миномёт?

– Он, родимый. Немецкий, полста миллиметров. Взводному голову посекло, а меня сюда приложило.

Значит, на самом передке следак осколки свои схлопотал, потому как до штабов такие мины не долетают. Они – для пехоты, которая в первой линии окопов.

– Ладно, садись. Чего прошлое вспоминать. Я тоже, как ты, на зоне чалился. Да теперь выскочил. Курить будешь? – Протянул пачку папирос. – Можешь в заначку взять.