Обреченные на месть - Федор Зуев Страница 8

— Ну так что же вы не обратились, куда следует? — по-идиотски спросил я. — А впрочем, в вашем деле никакие посредники не помогут. Здесь вы сами должны определиться.

— Хорошо бы, если бы этого было достаточно… — тихо промолвила Ангелина.

— Да, положение у тебя незавидное. Видимо, это твой Тимур мне тогда на машине заднюю фару прострелил.

— Скорее всего он. Только никакой он не мой, и подарки я ему все вернула через подругу. А он ее избил, драгоценности забрал и сказал, что ничего не получал. В тот день, когда ты меня первый раз встретил, я приезжала, чтобы при нем рассчитаться и забрать свои вещи из клуба. Администратор спорить с ним стал, Тимур взорвался, а я сказала, что выступлю в последний раз… Попрощаюсь, так сказать, со своим шансом стать великой танцовщицей. Пошла переодеваться и сбежала, бросив там все свои шмотки! Ну, а дальше ты уже знаешь. Если бы мы тогда не удрали, даже не представляю, что с нами было бы…

— Да уж это точно, — согласился я. — Похоже, я все-таки влип в очень скверную историю. Знал бы все сразу, ни за что бы не подписался, — сказал я откровенно.

— Ну а теперь?

— А теперь отступать некуда… Дал слово Роману. Да и ты, похоже, в серьезной беде. Так что можешь рассчитывать на меня. Чем могу — помогу.

— Хочешь, еще налью коньяка? — улыбнулась Лина.

— Ну и себе тоже, а то я, как алкоголик, — пью один.

— Ну какой же ты алкоголик, ты добрый, — улыбнулась она вновь.

— А все алкоголики добрые, может, и пьют из-за этого, — выдал я «философскую» мысль.

Лина налила коньяк и подала мне фужер, сама взяла рюмку поменьше.

— Ну за что выпьем? — спросил я чуть дрогнувшим голосом. — За тебя?

— Нет, за надежду… — предложила она.

Я залпом опрокинул в себя содержимое бокала, коньяк опалил до слез. Я на секунду закрыл глаза и вдруг почувствовал, как мягкие, чуть сладковатые губы Лины жарко припали к моим губам. Желание открывать глаза сразу же пропало…

…Уставшие и опустошенные, мы лежали с Линой на огромной кровати. Солнце пробивалось тонкими полосами сквозь задернутые шторы.

— Слава, ты сумасшедший, — прошептала она мне.

— Ты тоже.

Ее разбросанные по подушке темно-каштановые, почти черные, с бронзовым отливом волосы выглядели каким-то фантастическим костром или невероятным разметанным взрывом. На матовой коже щеки светился румянец, или это только мне казалось, а на самом деле было отражением розового шелка наволочки? Я понял, что с первой встречи безумно желал ее, но не давал этому чувству проявиться, выйти из глубин моего подсознания. И уже тогда, в той бешеной погоне по набережной Яузы был обречен покориться этой страсти и ни за что на свете не согласился бы добровольно уйти и оставить Лину с опасностью, которая ее преследовала. Тогда это еще не была любовь, скорее — страх возможной потери. И надежда, на что — я и сам пока не знал. Наверное, на любовь, и может быть, взаимную… Я слишком долго был один, и, глядя в огромные, бездонные, как Вселенная, глаза Ангелины, я чувствовал, что она понимает меня и читает мои мысли. Думая обо всем этом, я незаметно задремал, блаженно ощущая на своем лице ее дыхание. Последней моей мыслью перед тем, как провалиться в сон, было: неужели все это возможно?..

Очнулся я от невероятного дикого крика. Рядом никого не было. Буквально впрыгнув в джинсы, я босиком бросился из спальни на звук непрекращающихся рыданий. В гостиной, в кресле у огромного экрана телевизора я увидел Ангелину с искаженным от страха лицом, сжавшуюся в комок. Все ее лицо было в слезах и размазанной туши с ресниц. Руками она зажимала уши.

— Что?! Что случилось?! — заорал я, сам не свой от нахлынувшего безумного страха за нее, не понимая, что происходит.

— Они!.. Они их убили! — кричала, захлебываясь в рыданиях, Лина.

— Кого — их? — Я почувствовал, как короткий ежик волос на моей голове зашевелился. — Кого, к-кого? — повторил я, заикаясь, но почти зная ответ.

— Дядю Рому и Павлика…

— Не может быть, — поневоле вырвалась у меня беззащитная глупая фраза.

Но Лина только показывала на экран. Диктор бесстрастным тоном вещал: «По предварительной версии, это вновь начатый передел собственности криминальных структур. На выезде из Москвы, за кольцевой автомобильной дорогой, расстреляна иномарка с двумя мужчинами. Водитель с пулевыми ранениями в критическом состоянии отправлен в ближайшую больницу. Он выпал или сумел выпрыгнуть из отлетевшего далеко на обочину автомобиля. Пассажир скончался на месте. Пожарные, приехавшие быстро, потушили автомобиль». На заднем плане, за диктором продолжала дымиться уже не сиреневая «акура». В машину «скорой помощи» грузили носилки с накрытым белой простыней телом. «Видимо, пристегнутый ремнем безопасности, пассажир потерял сознание и в дыму задохнулся, если, конечно, не был поражен одной из пуль, выпущенных из автомата Калашникова», — продолжал рассуждать репортер. В очередной раз назвав имена и фамилии потерпевших и сообщив их возраст, ведущие перешли к следующей информации.

Я выключил телевизор. Обняв Ангелину, гладил по голове и плечам, пытаясь как-то успокоить — получалось неловко. Думал я в это время совершенно о другом — о том, что оказался с ней в одной лодке, которая неслась к стремнине водопада… Только благодаря случаю я находился сейчас здесь, а не на операционном столе вместо Павла. Вообще-то неизвестно, кому из нас повезло больше… Вслух я произнес, что вряд ли смог бы раненый так «катапультироваться» из машины, как Паша, — я ведь не служил в десанте.

— Зато ты более опытен и внимателен, как водитель, — возразила Лина. — Может быть, удрал бы от них, как в прошлый раз, тем более не на «Жигулях»…

— Может, и так. Только от тридцати пуль «Калашникова» вряд ли можно скрыться или удрать, — тихо сказал я ей.

И уж точно у меня ничего бы тогда не произошло с Линой… Боже, Боже, чудны воистину дела Твои!

Я продолжал успокаивать плачущую Лину, говоря какие-то ласковые, добрые слова, и в это время зазвонил телефон. Чисто машинально взяв трубку, я услышал чей-то знакомый голос:

— Слава, это ты?

— Да, я. А кто вы?

— Алекс, отец Ангелины. Срочно уезжайте из Завидова! Ты на машине?

— Нет, она в мастерской осталась.

— Берите любую попутку и срочно возвращайтесь в Москву. Я звоню с госпитального таксофона. Передай трубку Лине.

Я выполнил его просьбу и услышал:

— Да, папа, — и рыдания вновь разразились… — Хорошо, я уже не плачу, — ответила она, вытирая покрасневшие глаза. — Хорошо, возьму самое необходимое. Ладно…

Затем, растерянно повернувшись ко мне, произнесла:

— Разъединили.

— Да нет, это автомат — жетон обычно на три минуты рассчитан. Что он тебе сказал?