Клевые - Эльмира Нетесова Страница 9

уж не до званья! Нанялся в стремами в какой-то банк! Уж и не знаю, какой из него охранник, но человек — выветрился. Дерьмо отсталось! Он пока не знал, с чем я заявилась к ним, сам рассказал, как на дежурстве в штаны налил. Там у них своя караулка на входе в банк имеется. Они по двое дежурят. Через сутки. Чаще всего — в карты режутся. Или спят. А тут выпили. Да, видно, мало перепало. Не свалило с ног и он не уснул. Лежал на топчане с открытыми глазами. Напарник домой отлучился на полчаса. Тот рядом жил, через дом. Наш, шарамыга, один за двоих остался. Ну и лежит себе на боку — банк караулит. Вдруг слышит шорох какой-то тихий на крыше. Выглянул в окно. Там темень непроглядная. Банк освещен, а караулка — нет. На нее, видать, лампочку пожалели. А наш сам себе думает, если кто вздумает грабить банк, вначале сторожей убрать захочет. Чтоб не помешали. А уж потом… Даже про внутреннюю охрану забыл… И решил не высовываться, дождаться напарника. Тот тоже не спешил. Наш лежит, слушает. Шорох все отчетливее, слышнее. Видно, безнаказанность смелости прибавила и уж не шорох, а кто-то царапаться стал, вроде потолок проковырять вздумал. Наш по трубе постучал ключами. Наверху утихло на секунду, а потом как загремело по железу, будто по крыше банда пробежала. Наш мигом под топчан. Сидит тихо. Ни жив, ни мертв. И есть с чего. За неделю до этого в соседнем банке вот так же зашуршало. Охранник высунулся наружу, его и достали. Специально выманивали. И банк ограбили. До сих пор виновных не нашли. Другие фирму тряхнуть хотели. Охранник высунулся, помешал. За то головой поплатился… Нашему это некстати припомнилось. Сидит под топчаном не дыша. Про берданку забыл. А крыша уже ходуном ходит. У нашего не только в штанах мокро, зубы со страха стучать стали. Думал, сердце лопнет. Но напарник подоспел. Открыл двери. Нашего успокоил, рассказал, что котов с крыши шуганул. Они, мол, не сыскали другого места, где любовь крутить. Короче, обошлось без крови. Но когда он узнал, с чем я пожаловала, аж онемел. Смотрит на меня, словно не узнает. Когда у него расклинило, он и сказал мне, чтоб я с такими дурными мыслями у них на пороге больше не появлялась. "Совсем рехнулась, дура! Да кто теперь с родней считается? Кто ее нынче помнит? Самим бы выжить. А ты тут размечталась! Кому оно нужно твое образование? Грамотных и без тебя полно! Все в метро побираются! Работы нет. У кого она еще имеется, тому все равно не платят. А жрать каждому охота! Требуха обещаниям властей не верит. Не хочет конца века ждать, где светлое будущее объявится. Нам его всю жизнь сулят. От того в животе теплей не стало. И если я хочу, чтоб меня тут принимали, помогать должна". Чем? — удивилась тогда. А зятек наш и говорит, что ушлые бабы нигде не теряются. Умеют устраиваться комфортно. И подсказал, мол, пока молода, рожа не покрыта морщинами,

приклейся в содержанки к какому-нибудь пархатому фирмачу. Тряхни его хорошенько и на стороне не зевай. Греби ртом и задницей, чтоб на старость хватило! Помни, сучки пенсий не имеют. Нынче ее даже путевым не дают. Кто заработал. Я тогда на него разозлилась. Назвала шкурой, подлецом. Сказала, что верю в любовь, в добро, в хороших людей! Он лишь у виска покрутил. И сказал, что нет у него времени на пустую болтовню.

— А сестра как? — спросил Егор.

— Сестра сказала, что оставит меня у себя, если я каждый месяц буду платить ей. И назвала сумму, от какой еле на ногах устояла. Едва очухалась, ходу от них. Поняла, что никому не нужна стала. Решила вернуться в деревню, к отцу с матерью, смирилась, что буду помогать им на ферме. Пошла на вокзал за билетом на поезд. Когда подошла моя очередь к кассе, сунулась в карман за деньгами, а там пусто…

— Да, не повезло! — выдохнул Егор. И спросил: — Как же выкрутилась?

— Взвыла не своим голосом. Тут-то и нашелся благодетель. Долго не ждала. Отвел в сторонку, расспросил про все. И предложил свои услуги. Оказался коммерсантом в командировке. Он много не говорил. В ту же ночь уделал. Но взял к себе в фирму. Дал денег. Я у него работала одна за троих. Трикотаж перепродавала. Поначалу честно отдавала ему всю выручку. А он мне с нее колотые гроши цедил. Поумнелавскоре. Навострилась не только подкожни- чать. Куда деваться? Поняла, долго у него не задержусь.

— Короче, покатилось яблочко по рукам и по зубам, — невесело подытожил Егор.

— Ваш брат виноват! Все вы — гады паскудные! Нигде проходу не было! В день до тыщи баксов имела! И это только своих, кровных. Без фирмача!

— Чего ж тогда к своим не вернулась, на ферму? — перебил Егор.

— Я уже научилась обходиться без родни! Да и не хотела делиться с ними своими башлями! Зачем возвращаться в деревню, если я в городе прижилась? В деревню никогда не поздно. А вот здесь всякий день — баксы. Они и удержали.

— А как же любовь?

— То давно было, когда в нее верила. Отболело, прошло! Теперь о любви лишь старики и психи вспоминают. Им простительно,

— грустно усмехнулась Нинка.

— А кто же я? Вроде пока еще не старик, не псих, а в любовь верю!

— Ты — больной! Тебе простительно, — утешила баба.

— Да, но не на голову! — возмутился Егор.

— Скоро и ты поправишься! Поймешь, что любовь нынче соста

рилась. За нее копейку не получишь. А коль так, значит, лишней стала, — вздохнула баба грустно.

— Выходит, ты никого не любила? — удивился Егор.

— Нет. Нравился один. Но это так давно было. Теперь самой не верится. За старый сон держу.

— Небось, твой первый кавалер?

— Нет! Он никем не стал мне. Слишким робким был, чистым. Не насмелился… А я в то время тоже стыд не потеряла. Так и расстались без упрека. Видела я его недавно. С дочкой на руках. Он меня не узнал. В метро… Секунды прошли. А у меня все душа болела. Будто невозвратное увидела. Да, что это я рассопливилась? А ты любил кого-нибудь?

— Случалось! Не обошло! Но тоже давно это было. Ничто не связало. А потому забылось, — отмахнулся Егор.

— Теперь знаешь, как про любовь говорят, кто дороже платит, тот и любимый. Нынче даже мужики на этом деньги делают. Подрабатывают кобелями по вызову! Вроде нас. Только мы к мужикам, а они к бабам ходят. И живут кучеряво!

Егор неприлично вытаращился.

— Темнишь! Разве такое бывает? — не поверил Нинке.

Та рассмеялась громко:

— Зачем мне врать? Я много таких знаю. Женатые люди. Семейные. Но остались без работы. Ты погляди, теперь повсюду сокраще- нья. А жить надо как-то. Не все умеют воровать, не каждому везет. Вот и ударились, кто во что горазд. Нет спроса на руки, на умственные способности, осталось жить низом. Пройдет спрос на это, еще что-нибудь придумают.

— Ну ладно вам! А мужики? Это ж не машина, завел и работает.

— Жрать захочешь, на все глаза закроешь! Понял?

— Нет!

— Ну и дурак! Пройдет время, вылечишься, тоже придется думать, куда приткнуться? А выбор небольшой! Либо в коммерцию, или в киллеры. Или в фермеры, либо в фирму! Если возьмут, считай повезло. Если везде проруха, будешь на пенсию канать или в бомжи слиняешь. Это в бродяги, кого из дома выгнали за никчемность, — пояснила, увидев неподдельное удивленье Егора. — Один из моих хахалей в бомжи ушел. До того фирмачом был. Но прогорел. Разорился вчистую. У него все забрали. Даже квартиру отняли, веши, обстановку. Только жену с ребенком не конфисковали. Он и скатился с горя. По подвалам и чердакам, в метро и на вокзалах живет, с оравой таких же бродяг-неудачников. Воруют, пьют, иногда побираются. На пригородные огороды и дачи делают налеты. Так вот и дышут. Что будет завтра с ними, никто не знает. Их милиция отлавливает, но бомжей не переловишь. Их с каждым днем все больше становится.