Игра без правил - Максим Гарин Страница 9

Ее рассуждения были прерваны донесшимся из кабинета Александры звуком, похожим на пистолетный выстрел, и раздавшимся вслед за ним протяжным воплем.

– Сука-а-а! – на одной пронзительной ноте тянул голос, в котором Ирина с большим трудом узнала голос Вити (или Мити).

В кабинете быстро затопотали две пары ног, что-то с рассыпчатым шумом обрушилось на пол, и снова раздался похожий на выстрел из спортивного пистолета хлопок. Не удержавшись, Ирина подошла к двери, потянула ее на себя и заглянула в щель: в конце концов, звуки были такие, словно Александру убивали. Кто знает, что может прийти в голову этому Горохову!

Впрочем, заглянув в кабинет, она быстро убедилась в том, что если здесь кого-нибудь и убивали, то никак не завуча начальных классов. Александра была цела и невредима. Вооружившись классным журналом в клеенчатом переплете, грозная завуч гонялась за Гороховым, норовя треснуть его по макушке. Горохов, несмотря на свою умственную отсталость, ловко уворачивался.

– Александра Александровна… – совершенно растерявшись, пролепетала Ирина.

Александра на секунду остановилась, посмотрела на нее совершенно безумным взглядом, сдула упавшую на глаза прядь крашеных волос и вдруг рявкнула фельдфебельским голосом:

– Вон!!!

Ирина даже не заметила, как оказалась за дверью. Торопливо, не попадая в рукава, она натянула плащ и бросилась из учительской. Только на ступеньках крыльца она с трудом заставила себя остановиться и пойти более или менее спокойно. Ее внезапно разобрал совершенно неуместный смех. Она вспомнила выступления Александры на педсоветах: гладкие, раз и навсегда заученные фразы, фразы поновее, вычитанные в педагогических журналах, длинные, стилистически совершенные, округленные периоды: гуманизация обучения, проблемные уроки, развивающее обучение, дифференцированное обучение… Да, Александра Александровна – опытнейший педагог… О, ну что вы, это авторитет! Ей одной под силу справиться с этими двумя недоумками… Да, представьте себе, типичные УО, но знали бы вы, кто их отец!.. А она умеет найти к ним подход. Да, вот именно, индивидуальный подход…

Ирина шла к метро, задыхаясь от смеха. Смех этот существовал как бы отдельно от нее – он совершенно не мешал думать. Ирина прекрасно понимала, что другого выхода у Александры не было, точнее, не было сил искать этот выход. В самой идее обучать умственно отсталых детей в обычной общеобразовательной школе – ах нет, простите, в гимназии! – было что-то не вполне нормальное, наподобие утверждения, что Земля плоская. Для этого нужны особые условия, педагоги со специальной подготовкой, а тут вместо всего этого, изволите ли видеть, папа. Поневоле возьмешься за журнал.

Это все от бессилия, поняла Ирина. Безумству храбрых поем мы песню… Нет, Французов все-таки прав: пора бросать это дело, становиться домашней хозяйкой, заводить собственного ребенка и опробовать свои педагогические идеи на нем. Кроме того, не мешало бы заняться живописью. Что из этого получится – еще вопрос, но не для того же она потратила четыре года на учебу в Герценовском, чтобы обучать близнецов Гороховых основам гримерного искусства! Юрка будет рад, он давно грозится вспомнить молодость и взорвать школу к чертовой матери… То-то ученики обрадовались бы!

Эта мысль вызвала у Ирины новый приступ хихиканья. Она вспомнила, как в течение первых двух лет своей педагогической деятельности каждое утро, идя на работу, мечтала найти на месте школы груду горелых кирпичей.

Таким страстным это желание не было даже в те времена, когда сама она носила школьную форму.

Приняв решение, Ирина испытала облегчение, какого не испытывала уже очень давно, – пожалуй, с тех самых пор, как Французов вернулся из Чечни, мрачный, но живой и очень решительно настроенный. "Хватит, – сказал он тогда, – погуляли, и будет. Завтра идем в загс." Он всегда и все делал решительно – недаром служил в десантно-штурмовом батальоне. В этом словосочетании, и даже в его аббревиатуре – ДШБ, Ирине чудилась какая-то всесокрушающая мощь. Французов и сам был под стать этому словосочетанию…

Но каким нежным бывал он порой! За ним как за каменной стеной. За любимой и любящей стеной, между прочим. Это, кстати, было одной из причин, почему Ирина не терпела болтовню в учительской: расплывшиеся, скверно одетые и причесанные по моде семидесятых женщины наперебой хаяли своих мужей, и выглядело это просто тошнотворно.

Навстречу, коротко прошелестев широкими шинами по сухому асфальту и на мгновение ослепив ее сиянием хромированной дуги, прокатился огромный серебристый джип. За ветровым стеклом бледной луной маячило одутловатое лицо с бульдожьими щеками. Ирина проводила машину взглядом, в котором в равных пропорциях смешались страх и любопытство: это был джип Горохова-старшего. Один из его телохранителей, которых Французов без затей называл бандитами, ехал в школу – забирать гороховских отпрысков. При взгляде на этот джип и бледное, лишенное эмоций, словно грубо вылепленное из куска скверного мыла, лицо охранника, маячившее за ветровым стеклом, действия Александры, вбивавшей правила поведения школьников в пулеобразные головы близнецов Гороховых при помощи тяжелого классного журнала, представлялись настоящим подвигом.

Нет, из школы надо было уходить. С каждым годом она все больше напоминала зверинец, в котором братья Гороховы были далеко не самыми страшными из обитателей. Вот старшеклассники – это да. Иногда это и в самом деле было страшно – без дураков, по-настоящему. Ирина порой представляла себе, как девятиклассники валят ее в проход и насилуют прямо посреди урока, а накрашенные девицы равнодушно наблюдают за ними, флегматично жуя резинку. Эта фантазия была кошмарной, но в ней не было ничего нереального. Ирина вспомнила, как пару лет назад трое одиннадцатиклассников затолкали сделавшего им замечание по поводу курения в туалете физрука головой в унитаз и спустили воду. Фамилия физрука была Пушкин, голову его венчали благородные седые кудри, и он выполнял в школе обязанности профсоюзного босса. Самое интересное, что после купания в засоренном унитазе, о котором на следующий же день знала вся школа, он даже не подумал уволиться, а все так же гоголем расхаживал по коридорам, гордо неся свои благородные седины. Ирина до сих пор не могла заставить себя смотреть ему прямо в лицо, хотя, по идее, стыдиться должен был он. Французов, которому она рассказала об этом случае, только пожал плечами: подобные вещи были за пределами его понимания.

От метро она добиралась на автобусе, а от автобусной остановки еще двадцать минут шагала бесконечными дворами микрорайона. По случаю теплой погоды во дворах было полно детишек и старух. Время подростков наступит позднее, когда на город опустятся сумерки и старухи загонят детишек по домам смотреть мультики и ужинать. Тогда возле подъездов затлеют огоньки сигарет, зазвенит стеклотара, зазвучат глумливые гогочущие голоса. С годами город, да, пожалуй, и все остальные города в этой выпавшей из плавного хода истории стране, стал все больше напоминать какие-то нью-йоркские трущобы, соскочившие прямиком с телевизионного экрана и в считанные месяцы распространившиеся почти на весь континент. Это был всесоюзный Гарлем, вакханалия нищеты и насилия, и Медный Всадник казался на этом фоне совсем маленьким и сиротливым, как забытая рассеянным ребенком игрушка. Ирина поднялась на восьмой этаж пешком (в кабине лифта весь пол был сплошь залит мочой, а в углу для полноты картины расплылась большая лужа густой рвоты) и позвонила в дверь. У нее, конечно, был собственный ключ, но она любила, когда Французов открывал ей сам: приятно было прямо с порога попадать в его большие, сильные руки. В руках мужа Ирина сразу переставала чувствовать себя самостоятельной современной женщиной, честно говоря, не без удовольствия. За дверью было тихо, оттуда доносилось только неразборчивое бормотание радиорепродуктора. Французов, конечно же, все еще был на службе, и Ирина, вздохнув, полезла в сумочку за ключом.