Формула алхимика - Игорь Лебедев

Глава 1 Мадам Энтеви

Дрожащий свет керосинки, ограниченный большим бордовым абажуром, выхватывал из полумрака лакированную поверхность круглого стола, над которым зависло кольцо сцепленных рук.

— Близится срок… — раздался глухой, слегка грассирующий голос мадам Энтеви — грузноватой женщины, облаченной в чалму и черную хламиду; ее глаза были прикрыты, а лицо походило на посмертную гипсовую маску. — Энергия лучей Ориона просветит сознание… Тот, кто уцелеет, станет посвященным шестой расы. Именно он совершит Преображение…

Сообщение о визите в Петербург непревзойденной медиумистки мадам Энтеви появилось пару недель назад сразу во всех газетах. В журнале «Ребусъ» вышла статья на три разворота с подробным изложением невероятной биографии легендарной француженки с примерами особо значимых достижений. Помимо разговоров с душами умерших, мадам Энтеви славилась способностью материализовывать различных существ посредством источаемой из собственного тела эктоплазмы. В «Ребусе» были приведены фотоснимки, на которых весьма отчетливо различался не до конца сформировавшийся фантом бородатого мужчины в чалме и белых покрывалах, представлявшийся присутствующим Бьеном Боа. «Это было теплое, очевидно со своим кровообращением, физиологическими процессами (в частности, дыханием) тело, обладавшее индивидуальностью и волей, отличной от воли медиума, другими словами, новое человеческое существо! Это, несомненно, чудеснее всех чудес», — описывал фантом французский ученый Шарль Рише, [1] ведший наблюдение за медиумом на вилле Кармен в Алжире.

Мадам Энтеви пообещала дать в российской столице только три сеанса. Цены кусались. Однако после репортажа в «Ребусе» о первом сеансе оставшиеся билеты были раскуплены уже к полудню. Из заметки следовало, что в медиумическую мадам вне всяких сомнений вселялись подлинные души усопших, ибо знать такие мелкие детали, такие интимные подробности своей земной жизни никто, кроме них, решительно не мог.

Спустя неделю, в пятницу вечером, счастливчики собрались на второй сеанс в меблированных комнатах дома Агатовой в Гусарском переулке. Стол находился внутри шатра, образованного бордовыми бархатными полотнами ткани, поднимавшимися от пола к потолку, где сходились в единую точку над столом. Оттуда спускался шнур с большим абажуром, покачивавшимся над столом. Ни стен, ни окон, ни дверей видно не было.

Раздавались таинственные звуки, похожие на звон хрустальных колокольчиков, к которым подмешивался какой-то неясный скрип и постукивание.

Сеанс близился к завершению. Генеральша Сторожева уже успела испросить совета у покойного супруга, ехать ли ей одной на воды; дух генерала поездку благословил, а также поведал, что колечко, которое недавно пропало, на самом деле закатилось за часы на каминной полке — там и следует поискать.

— Есть часы! — просияла генеральша, обращаясь к собравшимся. — Тяжеленные, с места не сдвинешь: два пуда, не меньше. В гостиной стоят.

По просьбе банкира Калмана Натановича Герберга потревожили дух Майера Ротшильда — основателя банкирской династии, пользующейся непререкаемым авторитетом у финансистов всего мира вот уже более ста лет, с той поры, как он принялся обменивать монеты германских княжеств в своей франкфуртской лавке, из которой и вырос его первый банк. Услышанный неделю назад путаный рассказ золотопромышленника Ротова о неблагоприятных финансовых прогнозах, полученных на первом сеансе от духа Блаватской, [2] вызвал у Калмана Натановича сильное беспокойство: купец уверял, что звезда теософии посоветовала ему сворачивать дела в России и срочно вывозить золото с приисков — куда угодно, но лучше в Лондон. Ротов уже заказал контрабандный канал в Китай, чтобы оттуда двинуть через Гонконг к берегам туманного Альбиона. Свести дело на шутку у Герберга так и не вышло: купец явно поверил покойнице: «Вы же понимаете, она сестра министра финансов, Витте, [3] просто так болтать не станет — ей явно открыто большее».

Последним оставался профессор Горский. Он, как и купец Ротов неделей ранее, пожелал говорить с госпожой Блаватской — великая ученица белого братства тибетских махатм пользовалась на сеансах повышенным спросом. На сей раз старушка долго не подавала признаков присутствия. Пот крупными каплями катился по мясистому лицу медиумической мадам, казалось, она едва удерживается, чтобы не свалиться со стула. Наконец француженка начала бормотать какую-то мантру на санскрите, а потом уведомила о скором преображении человечества. Присутствующие благоговейно молчали.

— Чего не хватает в моей формуле? — выкрикнул профессор и подался вперед.

В этот момент стол медленно поднялся над полом не менее чем на фут и начал плавное вращение. Левитация мебели произвела сильнейшее впечатление на собравшихся. Раздались всхлипы и возгласы. Мадам Энтеви оставалась неподвижной, но от величайшего напряжения затряслась мелкой дрожью. Такой же дрожью задребезжали и чашечки на столе, из которых гостей угощали особым индийским чаем.

— Рецепт истинной сомы утрачен… — глухо произнесла она, повинуясь духу великой теософши. — Его нет ни в книгах, ни в преданиях. Даже великие раджи получают ложный сок.

— Пожалуй, нам пора заканчивать… — прошептал раскрасневшийся штабс-капитан, пытаясь сохранять присутствие духа.

— Где? — воскликнул профессор. — Где взять рецепт подлинного сока?

— Омммм… — загудела низким голосом мадам Энтеви. — Ваджра-саттва-сама-я, ваджра-саттва-твено-па, бхава ману-пала-я, татхагата-ваджра-саттва… оммммм…

Горский вырвал руки из медиумической цепи, схватил со стола приготовленный карандашик и принялся записывать слова мантры в миниатюрную книжечку, обтянутую вишневым бархатом.

Чиновник сыскного отделения третьего участка Спасской части Илья Алексеевич Ардов осматривал стены арки, ведущей во двор дома 119 по набережной Фонтанки. Под сводами было темновато. Старший дворник Сидоров водил фонарем, освещая участки, на которые устремлял взор сыщик. Стены были обильно покрыты пятнами крови, стекшей струйками вниз; имелись следы рук. Темнели пятна и на земле. Илья Алексеевич поднял с земли студенческую фуражку, повертел. Эмблемы не было.

Ближе к выходу во двор навзничь лежал труп молодого человека в старом офицерском кителе без погон, гимназических брюках и сандалиях. Голова была неестественно откинута в сторону, руки сжимали горло, рассеченное одним порезом от уха до уха. Гимнастерка на груди вся пропиталась кровью. У изголовья молча стоял городовой и смотрел в сторону.