Формула алхимика - Игорь Лебедев Страница 3

— Подразумевается некоторая образованность, — начал Илья Алексеевич под одобрительные кивки княгини. — И, пожалуй, такой взгляд на положение вещей, при котором предметом беспокойства выступают прежде всего интересы угнетенных.

— Прекрасное определение! — похвалила крестника Анастасия Аркадьевна и перешла к обсуждению слухов о девальвации и грядущих страшных потрясениях во всех денежных и хозяйственных делах империи из-за подготовленной Витте денежной реформы.

— Откровенно говоря, опасности снижения покупной цены кредитного рубля я не вижу, — поделился мнением Ардов. — При переводе денежной системы на золотой стандарт каждый рубль получит выражение в определенном количестве золота, а серебряная и медная монеты останутся разменными. При такой крепкой привязке к золоту обесценивание денег теоретически кажется невозможным. Если только само золото почему-либо не утратит свою цену. Но это невозможно, потому что его мало.

Наконец, Анастасия Аркадьевна вспомнила и про свой визит недельной уже давности к французской прорицательнице мадам Энтеви, о котором все никак не удавалось поговорить с крестником. Ардов ощутил во рту неожиданные кисло-сладкие ноты тамаринда [7] и с удивлением взглянул на картофельный рулет с грибами, вкус которого до этого казался вполне уравновешенным по части специй.

— Я считаю, что современное возрождение оккультических знаний на научных началах достойно всякого поощрения, — начала Анастасия Аркадьевна, явно напитавшись мыслями по данному вопросу из последнего номера «Ребуса». — Наконец-то современные ученые начинают мало-помалу обнаруживать всю вопиющую несправедливость порицательного отношения к таким явлениям, как магия и алхимия.

Княгиня прервалась в ожидании реакции. Ардов невозмутимо поглощал пишу.

— Вы не представляете, какие чудеса она вытворяет! — продолжила хозяйка, вернувшись к крабу с черной смородиной и баклажанами, обжаренными в квасе. — Баронесса фон Крюденваль желала узнать у покойного супруга, не оставил ли он после себя каких-нибудь тайных вкладов.

— Оставил? — осведомился Илья Алексеевич, понимая, что молчание не пройдет.

— Нет! — с некоторым вызовом ответила княгиня.

Илья Алексеевич даже растерялся. Он совершенно потерял направление сюжета и всерьез заинтересовался парадоксальным ходом мысли рассказчицы.

— Однако же он вспомнил, что незадолго до смерти получил сто рублей в уплату карточного долга, — насладившись произведенным впечатлением, наконец сообщила Баратова.

— Неужели мадам Энтеви материализовала эту ассигнацию?

Ардов знал, что Баратова обладает отменным чувством юмора, и потому нередко позволял в общении с ней ироническую интонацию. Княгиня ценила это свойство крестника и охотно подыгрывала, выбирая реакцию по настроению, — когда не замечала, представляясь глупышкой; иной раз показывала обиду, как делают обычно дамы, склонные к манипулированию кавалером; в другие же моменты демонстрировала такую острую реакцию, что Илья Алексеевич, совершенно обескураженный, не находился с ответом.

— Представьте себе, Илья Алексеевич! — отозвалась княгиня. — Не в прямом смысле, конечно. Хотя я бы и не удивилась, поскольку мадам Энтеви умеет материализовывать различных существ и предметы посредством источаемой из собственного тела эктоплазмы. Но в данном случае барон поведал супруге через медиума, что сунул ассигнации под горшок с магнолией на жардиньерке у себя в кабинете — да и забыл.

— А на том свете вспомнил? — усомнился Ардов.

— Вы напрасно пирронизируете, [8] Илья Алексеевич, — предвкушая победу, предупредила Анастасия Аркадьевна, — и сейчас будете посрамлены: после сеанса баронесса не поленилась заглянуть под горшок. И что вы думаете?

— Неужели нашла?

— Нашла. Четыре двадцатипятирублевых билета! Лежали целехоньки и ждали своего часа.

— Невероятно, — согласился Ардов и начал выбираться из-за стола.

— Я полагаю, полиции давно пора взять на вооружение последние достижения оккультической науки. Вы должны непременно посетить эту мадам Энтеви и составить личное мнение о ее способностях.

— Анастасия Аркадьевна, я не могу, у меня — труп! Мне убийцу надо искать.

— Ну вот у духа и спросили бы, — не отступала княгиня. — Остался единственный сеанс! В эту пятницу.

В третьем участке Спасской части текла размеренная жизнь — чины полиции принимали жалобы от пострадавших обывателей и оформляли задержания нарушителей законных требований властей. Большая часть таковых томилась в кутузке по причине беспаспортности. У которых паспорт имелся, но был просрочен, дожидались тут же отправки на родину по этапу.

Каждый переживал задержание по-своему. Простодушный хохол, прибывший в столицу для подачи какого-то неотложного прошения да прямо из присутствия угодивший в участок, сокрушался, что государству теперь придется расходовать на его отправку казенные средства, не говоря уж о том, что сам бы он доехал быстрее. Сидевший же рядом с ним бродяга, напротив, был вполне доволен задержанием, которое, как он признался, совершилось с ним уже в седьмой раз.

— Без паспорта хорошо, — потягивался он на лавке, мечтательно глядя в потолок, — заберут, накормят, одежонку дадут… С паспортом-то — хоть с голоду ложись помирай… Ты, дядя, не горюй — денька три посидим, отдохнем, поправимся… Потом в пересыльную отвезут…

— А там чы довго? [9] — насторожился хохол.

— Да недельки две подержат… А то и месяц… Армяк дадут, хороший, новый… Зимой — полушубок, валенки… Когда на место доставят, спросят: «Отдаешь шубу?» А зачем отдавать-то? Нет, мол, не отдам. Ну, и оставят тебе… Тут же на рынок, выручишь рубля три — если за армяк, а за шубу и пять можно, и обратно сюда, за новой шубой. Только тем и живу…

Хохол грустно вздохнул.

В приемной зале перед толстым полицейским чиновником Облауховым сидел на стульчике плюгавый мужичок в причудливом костюме монашеского покроя с жидкой бороденкой и выражением высшего благочестия, сильно контрастировавшим с явными признаками распутной жизни на лице. Стол был завален кучей вещественных доказательств обманного промысла: пузырьки с «иорданской» водой, щепки с «креста Господня», покрывала на гробы, образки и прочие священные предметы.

— Откуда добро, господин схимник? — спросил Облаухов, приготовившись заносить признания в протокол.

— Привезены мною из священного града Иерусалима, — смиренно молвил монашек.