Ключевая фраза - Рубен Маркарьян

Глава 1

– Мы решили использовать азотную кислоту. Он должен был ее выпить!

Валерий Игнатьев, восемнадцатилетний студент исторического факультета МГУ, заключенный под стражу, сидел напротив адвоката в комнате для допросов московского следственного изолятора и мучился, в который раз описывая произошедшее. Модный синий спортивный костюм выглядел бы на вихрастом парне гармонично, если бы не источал плотный запах табачного дыма с примесями чеснока и несправедливости – непременными ароматами СИЗО. Неспортивный характер одежды и обстановки подчеркивали носки цвета серых стен, перекрещенные ремнями домашних тапок.

– Азотная кислота – не рюмка водки, – проговорил адвокат, ослабляя узел галстука и морщась от надоевшего за годы практики смрада неволи. – Вряд ли ее можно выпить, не поняв, что это. Вы рассчитывали, что он…

– …Алкаш? – не дал закончить вопрос адвокату Игнатьев. – Я должен был его напоить сначала, а потом дать отраву. Он же пьет до беспамятства… Скот… И ведь выжил же!!! Живучий…

Игнатьев сжал кулаки, видно было, что он не особо раскаивается в содеянном. Адвокат, посмотрев на побелевшие кисти рук подзащитного, вздохнул.

– Он же не человек – животное! – продолжил обвиняемый. – Ведь она сколько натерпелась из-за него. Он ведь только пил! Лежал на диване и пил. А она, моя Лиза…

Глаза его заблестели, в их уголках приготовились к побегу слезы.

– Лиза, она же… еще с детства, мать у нее алкашня, отец был военный-подводник, ушел, Лиза еще маленькая была. Мать совсем спилась тогда. Лиза рассказывала, как она обноски донашивала, как вставала сама в школу утром, когда мать после вчерашнего валялась с очередным хахалем в своей комнате, а вместо завтрака на столе приклеена на холодильнике записка: «Не лезь, сука, в холодильник, урою!» В Москву сбежала, как только семнадцать стукнуло…

Игнатьев быстро поднес руку к лицу и поймал первую стартовавшую слезу на лету. Вытер пальцы о штаны спортивного костюма, оставив дополнение к уже сформировавшемуся за месяцы заключения пятну, и продолжил:

– За этого замуж вышла, так та же история – она на работе по 12 часов, на дому еще шьет, а этот урод все пропивает. Вот почему ей такое дерьмо досталось?

– Может, любила она его, такого, раз уж не разводилась? Законная жена в течение пяти лет… опять же, венчались они, это ж не просто так? – спросил адвокат.

Игнатьев вскочил с привинченного к полу стула и зашагал по комнате, разрезая телом пыльные солнечные лучи из окна. Пройдя несколько шагов из угла в угол, он остановился и, не глядя на адвоката, уверенно сказал:

– Нет! Не могла она его любить! Она любила меня! И с кислотой этой не моя идея была, я бы его проще кончил…

Адвокат Артем Каховский, закончив опрос своего подзащитного студента, расписался в требовании, вызвал конвойного, вдавив красный прыщ кнопки на стене, и стал ждать. Игнатьев стоял у окна, разглядывая улицу. Прозрачное стекло пропускало солнечный свет, разбавленный стальной решеткой, но не воздух свободы. В СИЗО даже этот общедоступный товар всегда по норме – окно наглухо закрыто, дышать свежим воздухом разрешается только во время прогулок во внутреннем дворике. Внутренний же двор в «Матроске» обустроен на крыше одного из зданий, укрыт металлическим навесом от дождя и посторонних глаз; во время прогулки музыка играет, чтобы заключенные не переговаривались. Все продумано. В России неволю можно как товар продавать. Хорошего качества, с историческими традициями, а если рекламу дать за рубежом, то со всего мира зэков на отсидку пришлют за валюту, бюджет не хуже чем от нефтедолларов пополнится.

– У нас не видно улицы из камеры, – с грустью сказал Валерий. – Хорошо, когда нам для встреч достается эта сторона. Можно на волю посмотреть. Люди ходят, трамваи ездят… Жизнь…

Игнатьев вздохнул.

Адвокат встал, подошел к двери, открыл ее и выглянул в коридор. В этой недавно выкрашенной в светлые тона кишке по стенкам зияли коричневые язвы дверей «допросных», из которых торчали полипы голов ожидающих конвойного адвокатов.

«Время к обеду, народ потянется на выход. Придется опять ждать», – с грустью подумал Каховский, представлявший из себя в эту минуту такой же полип.

– Почему «Матросская тишина»? – спросил вдруг Игнатьев. – В смысле, очевидно, СИЗО называется так, потому что улица Матросская тишина. А почему улицу так странно назвали?

Адвокат улыбнулся.

– Студенту исторического факультета стало любопытно? Петр Первый на берегу Яузы построил парусную фабрику и разместил при ней матросскую слободу. Потом фабрику перевели в Новгород, а в ее зданиях была устроена Екатерининская богадельня для матросов-ветеранов. Поселив на этой улице флотских инвалидов, Пётр издал указ, запрещающий проезд по улице карет и повозок, чтоб не грохотали. Так и появилось название улицы: Матросская тишина.

– Да? Интересно… Я на исторический пошел как раз потому, что вот интересно такие вещи узнавать… Вот думаю как-то, отчего немцев мы зовем немцами? Ведь страна у них Дойчланд, сами они не немцы, а дойче, а раньше их германцами называли. Откуда немцы-то?

Студент вопросительно посмотрел на адвоката, как бы спрашивая: интересно узнать? Каховский знал ответ, но сделал вид, что заинтересован. Он привык поддерживать своих клиентов в условиях СИЗО, для них любое отвлечение от унылых однообразных будней тюрьмы было как дополнительный глоток свежего дозированного воздуха.

Игнатьев продолжил:

– На самом деле слово «дойче» – это с древнегерманского «народ». А вот «немцы» – от нашего «немой», то есть говорящий на непонятном языке. Немцами у нас еще со времен новгородских летописей называли не только германцев, но и англичан, голландцев и прочих шведов…

Он опять помрачнел. Видно было, как быстро Игнатьев завершил мысленный круг воспоминаний: от свободы, университета, сокурсников, шумных студенческих вечеринок до сегодняшней серости будней нахождения под стражей, в камере с темными личностями, с которыми так пока и не получалось наладить отношения. Глаза Валерия опять наполнились слезами, но в этот раз он не сдержался и заплакал, уткнувшись лбом в холодное оконное стекло.

Артем молчал. Он знал, что мужчине, даже такому юному, нужно говорить слова утешения после того, как он сам сделает попытку справиться с рыданиями. Мужчина делает это инстинктивно, сглатывая слюну или начиная кашлять. Мужчины не говорят сквозь плач, как женщины, и не выплакивают всех слез, прежде чем успокоиться. Мужчинам не нравится дрожащий собственный голос, они не могут позволить себе быть слабыми, а дрожь в голосе – основной признак слабости. Поэтому чаще всего мужчина молчит, чтобы справиться с волнением, страхом и безысходностью.

Следственный изолятор – то место, где волнение, страх и безысходность обрушиваются на неопытного человека всей своей подавляющей мощью, стремясь раздавить волю, сломать, уничтожить личность. Ученые-психологи придумали для описания состояния человека, впервые попавшего в СИЗО (да и вообще в абсолютно новую обстановку), странное словосочетание – «культурный шок». Шок от смены культур, в которых привык находиться.