Презумпция невиновности - Ева Львова

По себе знаю, что приезд дальних родственников – радость довольно сомнительная. А незапланированный визит двоюродного брата из Питера с десятилетней дочерью – и подавно. Оживление Бориса от внезапной встречи с родней сменилось растерянностью сразу же после того, как питерский родственник умчался в Тюмень покупать активы никелевых компаний, оставив дочь Викторию для того, чтобы Устиновичи показали девочке Москву. С появлением Вики спокойная жизнь адвокатской конторы «Устинович и сыновья» безвозвратно закончилась. Вместо плодотворной работы на благо клиентов мы каждый день наблюдали, как дитя неприкаянно слоняется по офису, думая, чем бы себя развлечь. Мы – это адвокаты Маша Ветрова, мой приятель Борис Устинович по прозвищу «Джуниор», младший из тех самых «сыновей», и ваша покорная слуга. Зовут меня Агата Рудь, и я тоже, как вы, наверное, догадались, адвокат. С нами вместе за страданиями ребенка наблюдала бессменная секретарша адвокатского бюро Кира Ивановна Пермская, однако она тоже не знала, как помочь Виктории.

Глава конторы пробовал оставить девочку дома, но это ему аукнулось непредвиденными проблемами – пытливый ребенок залез в Интернет и заразил вирусами все три имевшихся в доме компьютера, лишив гостеприимное семейство Сети. Наученный горьким опытом, Эд Георгиевич теперь каждый день привозил племянницу с собой на работу и поручал заботам Бориса, а Устинович-младший перекладывал эту обузу на плечи коллег. В конторе завелась внушительная стопка компьютерных игр, к которым Вика остывала так же стремительно, как и загоралась желанием их приобрести. В порыве отчаяния Джуниор поставил девочке первый сезон «Правосудия Декстера», но зашкаливающее количество ненормативной лексики, которой виртуозно владеет сестрица главного героя полицейская эмансипе Дебра Морган, вызвало нарекания со стороны Киры Ивановны, женщины интеллигентной и застенчивой. После особенно удачного пассажа полицейской дивы секретарша не выдержала и сделала выговор Борису, и приятель был поставлен перед выбором: либо вставить в уши Виктории наушники, либо лишить племянницу культового сериала. Прикинув возможные последствия, Борис выбрал последнее, и теперь девочка, отлученная от экрана компьютера, в задумчивости стояла перед пятисотлитровым аквариумом и внимательно рассматривала рыб.

– Вика, ты была на Красной площади? – вдруг спросила Кира Ивановна.

– Что я там забыла? – вяло откликнулась родственница Устиновичей, не отрывая взгляда от неторопливо двигающихся в воде астронотусов.

– Когда я была школьницей, в нашем классе считалось постыдным не побывать в Кремле, – значительно проговорила секретарша. – Если хочешь, могу тебя сводить в Грановитую палату.

Вика оторвалась от созерцания рыб и обернулась к стойке ресепшен, за которой расположилась секретарша.

– А в нашем классе считается постыдным не иметь четвертый «Айфон», – прищурилась она, демонстративно рассматривая старенькую «Нокиа» Киры Ивановны.

Старейшая сотрудница нашей конторы обиженно поджала губы, а Вика протяжно позвала:

– Бо-орь, а Бо-орь!

Джуниор вздрогнул и, оторвавшись от изучения документов по делу Синицына, вопросительно посмотрел на девочку.

– Я пойду во дворе погуляю, – сообщила она и, не дожидаясь ответа, выскользнула на улицу.

– Десять минут покоя, – с облегчением выдохнула Маша Ветрова, в принципе не любившая детей.

Смартфон на моем столе подпрыгнул и завибрировал – в последнее время он звонил довольно часто, и, чтобы не раздражать коллег, я отключила звуковой сигнал. Это снова был Митя. И звонил он, чтобы спросить, где я сейчас нахожусь и не смогу ли приехать. Ехать надо было к Мите в студию на другой конец Москвы, ибо фотохудожник Рындин постоянно нуждался в одобрении своего творчества. Познакомились мы месяц назад на «Красном Октябре». Там в шоколадном цеху выставлялся наш с Борькой общий приятель Вадим Пещерский в компании трех других начинающих дарований фотоискусства. Очутившись в выставочном зале, кудрявый друг тут же позабыл о моем существовании и, ведомый Пещерским, устремился к шумной компании парней, азартно уничтожающих предложенную на презентации выпивку. Я же отправилась бродить между работами, подолгу задерживаясь около тех фотоснимков, которые чем-то цепляли. Изощренный цинизм, к которому, как к средству художественного выражения идеи, прибегал наш друг Пещерский, вступал в резкий контраст с беззащитно-трогательной художественной манерой некоего Мити Рындина. И я, как завороженная, переводила глаза с одной стены, где скинхеды поэтапно добивали свернувшегося калачиком на земле кавказца, на другую стену, откуда смотрели на меня добрые коровьи глаза и трогательные морды коз, заботливо облизывающих своих козлят. Цикл работ Рындина назывался «Скоты», в то время как фотографии Пещерского демонстрировались под вывеской «Цари природы».

– Как тебе? – прозвучал за спиной неуверенный голос.

Я обернулась и увидела смущенного парня в прямоугольных очках в роговой оправе, с тщательно взлохмаченной челкой и небрежной щетиной, заменявшей ему бороду. На парне были такие же красные кеды, как у Пещерского, желтая рубашка в бирюзовую клетку – Вадик носил похожую, и узенькие зеленые брючки, из чего я сделала вывод, что это один из тех самых фотохудожников, которых Борька пренебрежительно называл индии-кидами. И, судя по волнению в голосе, не кто иной, как Митя Рындин.

– Классно, Митя, – ответила я, ни капли не покривив душой.

– Мы знакомы? – улыбнулся фотограф, глядя на меня лучистыми глазами.

– Некоторым образом, – ушла я от ответа. – Можно после выставки купить твои работы?

– Зачем покупать? – порозовел от удовольствия фотограф. – Выбирай все, что понравилось, я подарю.

– Даже не знаю, все снимки такие милые, – растерялась я, разглядывая фотографии.

– Я должен посмотреть твою квартиру, чтобы решить, что больше подходит под интерьер, – робко сказал Рындин и отчаянно покраснел. – Ты как, не очень занята?

Через сорок минут мы сидели в кофейне на Маяковке, сбежав с презентации и никого не поставив об этом в известность. Через день бесцельно шатались по улице, взявшись за руки и не глядя по сторонам. А через неделю жили в моей квартире, изредка заглядывая в Митину студию на верхнем этаже пятиэтажки, чтобы забрать книгу контркультурного автора в оранжевой обложке или какую-нибудь «эппловскую» ерунду, до которой Митя был большой охотник. Узнав о том, что мы с Рындиным встречаемся, кудрявый друг принялся топтать мои светлые чувства, называя скандал, который закатил, попыткой образумить свихнувшуюся подругу.

– Ты видела его надменное лицо? – вопрошал Борис. – Он же самодовольный хипстер [1], у него запредельное чувство собственного великолепия, и за снисходительное отношение ко всем, кто не понимает его «независимое искусство», Рындина бьют даже эмобои [2]. Хотя вкуса у твоего Мити нет по определению. Достаточно взглянуть, как он одевается. Он еще не купил тебе в «Zar’е» лосины в термоядерный горошек?