Кости Авалона - Фил Рикман

Джон Ди Биографическая справка

Родился в 1527 году в Лондоне. Детство его прошло в бурные годы правления короля Генриха VIII, при дворе которого отец Джона состоял в качестве «благородного слуги». Джону исполнилось восемь лет, когда Генрих VIII порвал с Римом. Объявив себя главой англиканской церкви, король методично расхищал богатства монастырей.

В правление сына Генриха, Эдуарда VI, Джон Ди был представлен при дворе. К тому времени он уже снискал славу одного из ведущих в Европе математиков и знатоков астрологии.

Новый король, однако, скончался в возрасте шестнадцати лет, и Джону Ди посчастливилось пережить короткое, но кровавое правление католички Марии Тюдор.

Мария Тюдор умерла в 1558 году, преемница же трона Елизавета всегда поддерживала интерес Джона Ди к знаниям, которым он посвятил жизнь и называл наукой, тогда как другие считали их колдовством.

В обстановке католических заговоров и нарастающего движения за чистоту нравов Джон Ди опасался за свою жизнь не меньше, чем сама королева Елизавета.

Год 1560-й выдался трудным…

В то утро, пожалуй, только я прикасался к восковой кукле. В узком переулке меня окружали люди, но когда я опустил руку в гроб, все отошли назад.

Был обычный пасмурный день, один из череды серых дней, какие бывают в начале года. Небо висело над городом точно грязное тряпье, а булыжные мостовые местами еще покрывал почерневший снег. В то раннее утро я вышел из дома на Новой Рыбной улице с чувством, будто покидаю свое жилище в последний раз. В домах уже затопили печи, и едкий дым лениво стелился над моей головой. В воздухе переулка слышалось зловоние прокисшего пива и рвоты. И там обитал страх.

— Доктор Ди…

Сквозь кольцо наблюдателей протиснулся вперед человек с коротко стриженными лоснящимися черными волосами. Длинная черная мантия прикрывала черный дублет [1]— дорогой, но без прорезей.

— Вы, наверное, не помните меня, доктор.

Судя по его тонкому голосу, этот человек был моложе, чем казался с виду.

— Хм…

— Я поступил в Кембридж незадолго до вашего отъезда.

Я осторожно провел ногтем большого пальца по желтоватому личику лежащей в гробу куклы. Вспомнишь ли теперь всех, кого знал? Люди появляются в твоей жизни, что-то для тебя значат и потом исчезают. Время, потерянное для науки.

— Колледж большой, — ответил я.

— Кажется, вы тогда преподавали греческий.

Значит, это было в 1547 или 1548 году. С тех пор я не возвращался в Кембридж, хотя и получал несколько предложений снова занять там кафедру. К великому огорчению матери, я каждый раз отклонял предложение. Подняв глаза, я беспомощно покачал головой, ибо, в самом деле, не знал этого человека.

— Уолсингем, — представился он.

Я слышал о нем. Член парламента. Лет на пять младше меня; стало быть, ему еще не исполнилось тридцати. Говорили, что он честолюбив и добивается расположения Сесила [2]. Посыльный Уолсингема постучал в мою дверь около восьми, еще засветло. И я не обрадовался его приходу. Подобные вещи теперь всегда злят меня.

— Вам повезло застать меня дома, мастер [3]Уолсингем. Я собирался оставить Лондон и переехать в дом моей матери в Мортлэйке.

— Надеюсь, не навсегда?

Я взглянул на него с подозрением. Неделю назад скряга, у которого я снимал жилье, поднял плату выше моих возможностей. Наверное, он сделал это из убеждения, будто я состоятельный человек; впрочем, теперь многие считали меня таковым. Однако этот Уолсингем, казалось, был хорошо осведомлен о моем положении. Откуда бы ему знать об этом? И, кроме того, я подозревал, что он, простой член парламента, принял на себя полномочия, на которые не имел никаких прав.

Все же данное дело заинтриговало меня, и я решил потешить немного самоуверенность этого человека.

— Воск? — спросил Уолсингем.

Не боясь запачкать одежду в грязи, он присел на корточки по другую сторону гроба, стоявшего поперек корыта для лошадиного корма. Затем протянул указательный палец к лицу, но, не коснувшись его, отвел палец назад.

— Посмотрим, — ответил я.

Прочь предрассудки. Я опустил обе руки в гроб и поднял завернутый в ткань предмет. Позади меня послышался вздох изумления, когда я склонил голову и принюхался.

— Пчелиный воск.

— То есть его украли из церкви?

— Вероятно. Плавили огнем, чтобы придать форму. Видите отпечаток пальца?

В кусок полотна темно-красного цвета с золотистой каймой была завернута кукла-голыш. Фигурка имела около фута в длину и три дюйма в обхвате. Рваные отверстия вместо глаз, темно-красный разрез вместо рта и нарочито выпяченные груди. На одной из них — грязный отпечаток, оставленный пальцем. Другое кроваво-красное пятнышко застыло бусинкой на прорези между ног.

— Алтарная свеча? — спросил Уолсингем.

— Возможно. Вы обнаружили это?

— Мой писарь. Я живу неподалеку, у реки. Сначала он думал, что это мертворожденный ребенок какой-нибудь монашки. А когда…

— Разве их обычно не выбрасывают в реку, завернутыми в тряпье?

— …когда ему наконец хватило мужества снять крышку, он сразу вернулся. Поднял меня с постели.

Я огляделся: двое коннетаблей, городской надзиратель, пара гулящих девок и какой-то бродяга в начале переулка. Догоравший фонарь коптил небо над входом в захудалый трактир на углу, но ставни домов по обе стороны улицы были наглухо закрыты, из печных труб не валил дым. Должно быть, складские амбары.

— Нашел именно в этом…

— Нет, нет. Эта мерзость стояла прямо на набережной, где на нее мог бы наткнуться любой прохожий. Я велел принести это сюда и послал стражу по соседним домам. Человек, расхаживающий по улицам с гробом в руках, не мог остаться незамеченным.

Я кивнул. Возможно, того человека кто-нибудь видел. Я положил восковое изваяние на прежнее место и приподнял гроб. Он весил довольно мало — должно быть, сосна, покрытая черным дегтем.