Конец света в Бреслау - Марек Краевский

Нью-Йорк, воскресенье 20 ноября 1960, десять вечера

Чернокожий таксист Джеймс Майнорс добавил скорости дворникам. Две руки жадно соскребали с лобового стекла снежинки. Дворники были своеобразным метрономом, который подчеркивал ритм бигбитовой (направление танцевальной электронной музыки, основанное на ритмах брейк-бита) песни Чака Берри «Maybellene», звучащей из радио. Руки Майнора танцевали на руле, беззаботно подбрасывали и прижимали рычаг коробки передач, с хлопаньем опускались на колени и бедра. На мрачного пассажира такси песня не произвела ни малейшего впечатления. Он прижимался щекой к холодному стеклу и крутился во все стороны, держа в руке газету, чтобы не пропустить ни одного яркого пятна, падающего из встреченных фонарей и витрин. Когда Майнорс установил регулятор громкости на максимум, пассажир переместился на середину сиденья. Взгляды обоих мужчин встретились в центральном зеркале.

— Сделайте тише, и хватит прыгать за рулем, — клиент говорил с сильным немецким акцентом. Его мрачное лицо, затененное краями старомодной шляпы, приняло злое выражение. — Мы не в Африке, на плантации бананов.

— Гребаный расист, — слова Майнорса были полностью заглушены веселым припевом; он выключил радио и въехал в переулок, где стояли двухэтажные псевдовикторианские домики. Тут было мало света. Пассажир аккуратно сложил газету и спрятал ее во внутренний карман плаща.

— Там, на углу, — пробормотал он, пытаясь пронзить взглядом грязную пелену снега с дождем. Автомобиль остановился в указанном месте. Пассажир буркнул что-то с недовольством, открыл дверь и утонул ботинками в грязной жиже. Открыл зонт и, тяжело сопя, подошел к окну водителя.

— Пожалуйста, подождите.

Майнорс в ответ потер большим об указательный палец и немного опустил стекло. Пассажир достал из бумажника банкноту и сунул ее в руку водителя. Из-за стекла донесся его веселый голос искаженный каким-то странным акцентом:

— Обратно пойдешь пешком, старый гитлеровец.

Такси потанцевало на скользкой проезжей части и уехало, презрительно подбрасывая зад в контролируемых скольжениях. Водитель опустил стекло — Чак Берри запел полным голосом в тихом переулке.

Мужчина медленно поднялся по ступенькам на небольшое крыльцо, отряхнул облепленные ботинки и нажал кнопку звонка. Ему открыли почти сразу. В дверях стоял молодой ксендз в толстых роговых очках. Он носил прическу а-ля Чак Берри.

— Господин Герберт Анвальдт? — ксендз священник.

— Добрый вечер. Это я, — Анвальдт испытал раздражение, провожая глазами поворачивающееся за угол такси. — Как я теперь вернусь домой?

— Ксендз Тони Купайуоло из прихода святого Станислава, — представился Чак Берри. — Это я с вами говорил по телефону. Прошу, проходите.

Знакомый щелчок замка, знакомый, заполненный книгами салон и лампа с зеленым абажуром. Не хватало только знакомого запаха сигар и знакомого хозяина этого дома. Вот вместо него смущенный ксендз Купайуоло повесил возле входной двери промокший плащ и шляпу Анвальдта, неуклюже стряхивая с зонтика липкую мокроту снега. Вместо запаха кубинских сигар ноздри Анвальдта затянули острая вонь медикаментов, печальный смрад клоаки, пронизывающий запах смерти.

— Ваш друг умирает, — заявил ксендз.

Анвальдт почуял мощный глоток никотинового дыма. Из спальни наверху вышла молодая медсестра. С видимым отвращением она держала в руках эмалированные емкости, заполненные только что больным. Она посмотрела на Анвальдта. Он сразу же ощутил уверенность в том, что она дарит его такой же симпатией, как и несомое ей судно.

— Пожалуйста, не курите здесь, — искреннее возмущение чуть не разорвало пуговицы ее сильно прилегающего на груди фартука. Анвальдт, рассчитывая именно на такой эффект, затянулся еще сильнее.

— Господин Анвальдт, ваш друг умирает от рака легких, — шепнул ксендз Купайуоло с осторожным упреком. — Курение в его доме нецелесообразно.

Медсестра вошла в ванную. Анвальдт решил прекратить курить и бросил папиросу в камин. Он с нетерпением ждал ксендза.

— Дорогой господин, медсестра вашего друга позвонила мне сегодня и попросила о последних таинствах для больного, — ксендз Купайуоло перевел дыхание. — Как вы, конечно, знаете, существует также тайна исповеди. Когда я сел рядом с больным, готов выслушать его грехи и благословить его в последний путь, господин Мок поведал мне, что имеет на совести один страшный грех и не назовет его, пока вы сюда не придете. Он будет исповедоваться только после вашего разговора. Вы приходите почти каждое утро, и я могу подождать с исповедью до завтра, но больной требует ее сегодня. Salus aegroti suprema lex [1]. То же для ксендза. Идите теперь к нему. Он все вам объяснит, — ксендз Купайуоло посмотрел на часы. — Не беспокойтесь о такси. Боюсь, что вы не вернетесь сегодня домой.

Анвальдт поднялся наверх, но на полпути по лестнице развернулся. Удивленный ксендз Купайуоло наблюдал, как Анвальдт подходит к вешалке и вытаскивает из кармана плаща газету. Священник наклонил голову и прочел немецкий заголовок. «Что это может означать «Süddeutsche»? — на минуту задумался он и попытался листать в воображении небольшую книжицу, заполненную когда-то им немецкими словами. — Deutsche — немецкий, но süd? Что это?»

Мысли ксендза оставили немецкий, и когда Анвальдт поднимался на верх лестницы, они вернулись к проблемам, которых ему не жалели его пуэрториканские прихожане. Из ванной доносились звуки рвоты и булькание наполняющегося клозета. Анвальдт слегка приоткрыл дверь в спальню. Полоса света разделяла пополам кровать. Голова Мока покоилась на вершине белой горы подушек. Рядом с постелью стояли капельница и столик, заваленный лекарствами. Стройные бутылечки в пергаментных колпачках соседствовали с приземистыми банками, наполненными таблетками. Мок пошевелил пронзенными иглами ладонями и бросил Анвальдту ироничную усмешку.

— Ты видишь, какой я злобный старик. Мало того, что ты был у меня сегодня утром, я позвал тебя снова вечером, — шипение выдыхаемого Моком воздуха приобрело более глубокий тон. — Но ты простишь меня, когда я скажу, что хотел показать тебе свою новую медсестру. Она сменяет ту, который ты встречаешь здесь каждое утро. Как тебе она нравится? Неделю назад закончила школу медсестер. Ее зовут Ева.

— Она достойна этого имени, — Анвальдт удобно уселся в кресле. — Многих бы искусила своими райскими яблоками.

Смех Мока свистел в течение долгого времени. Дряблая кожа натянулась на впавших щеках. Пятна автомобильных фар сместились по стенам спальни и на мгновение вытащили из сумерек висящих на одной из них и оправленный в раму план какого-то города, опоясанного широкой и рваной лентой реки.

— Откуда тебе пришло в голову это библейское сравнение? — Мок внимательно посмотрел на Анвальдта. — Наверное, из-за ксендза.