Свидание на небесах - Галина Владимировна Романова

Он смотрел на спящую девушку, и к горлу подступали слезы. Почему ему всегда хотелось плакать, когда они спали? Что вызвало у него такое волнение? Милая расслабленность в их лицах? Нежно рассыпавшиеся по подушке и плечам волосы? Припухший нежный рот?

Или то, что они просто молчат? Спят, мягко дышат и молчат?! И этот пухлый, едва приоткрытый рот не изрыгает мерзких слов, ругательств, не просит сигарету или бокал вина! Вот-вот! В этом, видимо, причина. В молчании. В тихом и покорном присутствии в его жизни. Они – девушки – могут быть послушными, спокойными, не визгливыми, не орущими только лишь во сне.

Они все такие. Все. И эта, которую он теперь любовно оглядывает, не исключение. Она безмятежна, пока спит. Она мила, уравновешенна, пока спит. А стоит ей пробудиться, стоит распахнуть глаза, как тут же начнется!..

Его взгляд соскользнул с нежной щеки, пополз по шее с лиловыми следами от его пальцев. Потом двинулся ниже по обнаженной груди, животу, бедрам, щиколоткам.

Со щиколотками вдруг обнаружилась проблема. В местах, где их стягивали резиновые жгуты, начало кровоточить. Руки оказались крепче. С запястьями было все в порядке. Не было крови, и почти не было видно синяков. Почему? Может, потому, что ноги она пыталась свести гораздо чаще? Всякий раз, как он принимался за нее, она дрыгала коленками, невероятно напрягала икры. Приходилось щипать ее и шлепать. Ему было неудобно!

Вообще с этой сучкой оказалось очень много проблем. Много спит, когда не спит, много визжит и плачет. Потом задыхается от соплей, забивающих ей нос во время истерики. А вчера вечером обмочилась! Гадина, мерзкая, противная гадина! Ему долго пришлось возиться, меняя белье ей, под ней. Шелковые простыни, которые были приготовлены им для самого главного, самого последнего дня, пришлось стелить уже вчера.

Может, стоило свернуть трехнедельную программу и закончить все раньше? Сегодня, к примеру, а?

Нет, рано.

Во-первых, ему бы тогда нечем было заняться. Во-вторых, следующая когда еще будет! Есть наработки, конечно, но все равно уйдет немало времени. Сторонних трогать нельзя. Он не дома! Здесь с этим строго.

Ему вдруг надоело ее рассматривать, и он с силой опустил растопыренную ладонь ей на живот. Девушка судорожно дернулась, тут же застонала и открыла припухшие глаза.

– Пить, – попросила она.

Он досадливо сморщился. Ну вот! Начинается! Рот у них открывается одновременно с глазами. Будто внутри их красивых головок все связано прочным коротким шнуром, приводимым в действие движением век.

– Пожалуйста, пить… – прохрипела девушка.

И он тут же уловил в ее хрипе близкие слезы.

– Если станешь рыдать, не получить ничего. И будешь наказана! – он многозначительно посмотрел на ее живот, где виднелся отпечаток от его растопыренной ладони.

– Не буду. Дай пить, – девушка судорожно вздохнула, отвернулась от него к окну.

– А что бы ты хотела попить? – поинтересовался он глумливо и погладил себя по ширинке домашних легких штанов.

– Дай воды, сволочь! – крикнула она окрепшим голосом. – Хотя бы сейчас – дай воды!

Он бы не стал поить ее водой, не придумай с утра на сегодня новую игру с ней. Без воды она могла загнуться раньше времени. Он дал ей воды. Много! Гораздо больше, чем она могла бы выпить за один раз. Он окунал ее красивую головенку в ведро с ледяной водой ровно столько, сколько понадобилось ей для того, чтобы начать задыхаться.

– А где спасибо? – он схватил ее за уши и приподнял голову от подушки, потряс с силой. – Где спасибо, неблагодарная дрянь?!

– Спасибо, – выдавила она через силу и снова закрыла глаза.

И сколько он потом ни шлепал ее, ни тормошил, ни порол тонкой хворостиной, оставляющей на ее белоснежной коже тонкие багровые полосочки, глаз она так и не открыла.

– Ну и черт с тобой! Валяйся тут до вечера. А я – в город, – оповестил он ее, вваливаясь в маленькую комнату позади снятого им дома на чужом побережье. – Как я выгляжу? Спишь, дрянная девка? Ну и спи голодная. Как знаешь!

Она упорно держала глаза закрытыми, но видела его прекрасно. Научилась за минувшие несколько дней наблюдать за ним сквозь полуопущенные ресницы. Ресницы были длинными и густыми, и чудовище не замечало, когда находилось под наблюдением. Это было ее преимуществом. Единственным, которым она пользовалась. Все остальное было бессмысленным. Все, включая надежды на спасение.

Она не спасется, это как дважды два. У него все отлажено. Все, включая уничтожение улик. А в его деле главная улика – это тело. Тел он не оставляет. Он психопат с солидным стажем, сам ей хвалился, показывая фото своих жертв перед тем, как подвергнуть их уничтожению. У него все продумано. Она одинока, родственников, способных хватиться ее и начать разыскивать, у нее нет.

Летели они разными рейсами. Он ее не встречал в аэропорту. Она просто села в машину, которую он для нее арендовал и оставил на стоянке. Ключи нашлись под водительским сиденьем. И поехала по адресу, который он ей продиктовал по телефону. В этот заброшенный домик на краю горного плато она приехала под покровом ночи. Машина с темными стеклами. Захотел бы кто-то увидеть ее, не рассмотрел бы. А рассматривать-то было некому. Домик на лето сдавался, соседей не было. Ближайший поселок – в десяти километрах.

Когда она вышла из машины, подошла к обрыву и глянула вниз на крохотные точки огней далеких чужих окон, ей сделалось немного жутковато. «Господи, обо мне никто ничего не знает», – мелькнула страшная мысль. Соберись он сейчас столкнуть ее с обрыва, она погибнет. И никто ничего не узнает. Соберись скормить диким кошкам, тоже никто ничего не узнает. Даже по просроченной визе ее не станут искать, въезд в эту страну был безвизовым.

Она поежилась, почувствовав, как по спине под платьем скользит прохладный, неприятный ветерок. Но он тут же обнял ее, быстро сообразив, насколько ей неуютно. Прижал к себе, шепнул:

– Нам никто, никто не будет мешать находиться в раю! Посмотри, какое небо!

Небо было прекрасным. Огромный купол запросто мог быть подарком любому астроному.

– Здесь виден край Вселенной, дорогая… – шептал он, увлекая ее в дом, где уже был накрыт шикарный стол.

Они пили, ели, болтали. Потом он предложил ей принять душ. Она вошла в тесную душевую, облицованную белоснежным кафелем, разделась и… больше уже не вышла. Оттуда он вынес ее на руках. Уложил на кровать, и все! С этой кровати она не слезает уже вторую неделю. Или третью? Господи! Сколько же прошло времени?! Она не помнит! Она, наверное, сходит с ума. От боли, унижения, от осознания, каким чудовищно постыдным станет ее конец.

Эта мразь превратила ее тело в мясо! Превратила ее чистоту и гордость в пустоту и униженное смятение. Скорее бы уже все закончилось, скорее!