Морские ворота - Буало-Нарсежак

1

— Останови здесь, — сказал Севр. — А то я не смогу выйти.

Ветер наваливался на рено, фары которого желтым и словно задутым бурей светом освещали фасад здания, состоящий из светящихся теней и черных дыр. Мари-Лор нашла в темноте его руку.

— Прошу тебя, Жорж. Давай вернемся. Ты с ума сошел!..

Севр подобрал ручки сетки, стоявшей у него между ног.

— Они тебя быстро выпустят. Что ты будешь делать?

Его голос дрожал. Севр открыл дверцу, которую ветер чуть не вырвал у него из рук. Косой дождь словно горсть дробин обжег кожу, застучал по куртке. Вода уже текла у него с кончика носа, заливала глаза. Он подхватил сетку, затрепыхавшуюся в руке, как схваченный за уши колик, захлопнул дверцу. Сестра, навалившись на только что покинутое им сиденье, что-то кричала, но он не слышал. Она немного опустила стекло, протянула руку. Он узнал свой электрический фонарик, который забыл на передней панели. Мари-Лор смотрела нам него сквозь стекло, сквозь мутную воду, заливавшую дворники. Она зашевелила губами, будто обращаясь к глухому. Он разобрал: «До четверга», — кивнул ей, и на прощанье помахал свободной рукой, будто отсылая преданное животное.

Машина тронулась с места среди невидимых порывов урагана. Севр сделал два шага. Может еще не поздно… Она высадит его у жандармерии; он скажет правду… Красные огни то исчезали среди вихрей дождя, то вновь появлялись… На мгновение ему показалось, что Мари-Лор остановилась… Но нет… Две светящиеся точки в последний раз подмигнули ему во тьме, как глаза бродячего кота, и он остался один в такой густой темноте, что не было видно ни зги. Он повернулся на месте, и получил ливнем прямо в лицо. Вокруг него, казалось, свистело бескрайнее перемещение пространства, которое раскачивало его, как дерево, обшаривало пальцами ветра, пронизывающими до самой груди сквозь толстую одежду. И, секунда за секундой он ногами чувствовал удары моря в песок пляжа, порывы набегающих волн.

У него перехватило дыхание и он, согнувшись, направился к нише, вырисовывавшейся слева от него, как прибежище от шума и эха. Его зажженный фонарик расцвечивал на носках сапог нитки дождя и, наконец, бетонную дорожку. Он внезапно оказался в укрытии и, запыхавшись, оперся рукой о камень. Здесь не было слышно ничего кроме журчания ручьев, легкого бормотанья свободной воды, ищущей выхода. Он неловко расстегнулся, еще оглушенный грохотом бури, нашел ключи. Луч фонарика, как трость слепца, медленно вел его вперед. Он повернул направо, прошел мимо наклоненного плана гаражей, добрался до двери, но плоский ключ никак не попадал в сложную скважину. Против воли его охватывала ярость, на самого себя, на Мерибеля, лежавшего там, у ножки кресла, на все, что с ним происходит уже несколько часов… Столько неудач, да еще этот упрямый ключ, приготовивший еще одну неприятность в тот самый миг, когда сил больше нет.

Наконец он подался. Дверь открылась в роскошный холл. Луч света упал на мрамор, зажег позолоту лифта. Севр закрыл за собой дверь, повернул ключ в замке, чтобы быть уверенным, что оставил снаружи все ночные угрозы. Завтра… завтра он включит счетчик, сможет пользоваться лифтом, шуметь, организовывать новую жизнь. Сейчас ему надо поспеть. Он поколебался у подножия лестницы, глядя на сияющий новизной красный ковер. С него капало. Он везде оставит следы. Ну и что! Он один. Дольше месяца здесь никто не появится. Он послушал. За тишиной угадывался рев циклона, но далеко, очень далеко, словно в дикой стране, которую он прошел во сне. Здесь царила некая торжественная тишина, как если бы вещи, притаясь, следили за ним, не узнавая. Он стал подниматься по лестнице, рукой поглаживая перила. Все здесь, стены, сад, бассейн, даже направление солнечных лучей летом, от фасада, выходящего на поселок до окон, смотрящих на море, было рассчитано, построено, устроено им самим. Он был хозяин этого огромного здания, раскинувшегося вокруг него, слушающего грязное чавканье со ступеньки на ступеньку его сапог. Ему стало стыдно, и войдя в квартиру — образец, оформленную знаменитым парижским декоратором, он не стал светить в сторону большого зеркала в прихожей, боясь увидеть там человека, еще одетого в болотный охотничий костюм, черную от дождя куртку, жесткую, как рубероид, непромокаемые брюки до колен и рыжие резиновые сапоги, с круглой заплатой на левой лодыжке, как на продырявленной шине.

Он вошел на кухню, пристроил фонарик на стол, у стены. Он чувствовал себя лишним в этой образцовой, незапятнанной, нереальной, как в каталоге, кухне. Он осторожно сел на тонконогий стул, попробовал снять сапоги, не удержавшись от мысли, что ничто в этих изящно обставленных комнатах не было практичным, удобным для жизни. Он заблуждался, когда вынашивал план этого здания; заблуждался, когда построил его, не согласясь с мнением друзей; заблуждался, заблуждался… Он долгие месяцы не переставал заблуждаться. И, наконец…

Он в одних носках прошел через кухню, чтобы попить из крана, но воды не было. Его окружала враждебность. Он начинал чувствовать холод. Что сказала Мари-Лор? «Ты с ума сошел?..» Он с ума сошел. Только сумасшедший мог бежать, такой ненастной ночью, пытаясь спастись… от кого? от чего?.. Он уже не знал, но в ушах у него все еще звучал выстрел, от которого задрожали стены. Мерибель наконец обрел покой. А теперь он в бегах. И его будут травить, как злодея.

Он вошел в гостиную. Луч фонарика упал на светлую деревянную мебель, и он вспомнил фразы из рекламного проспекта, сочиненные им самим. Самый красивый ансамбль на всем Кот-д'Амур, в 500 метрах от Пирнака. Вы покупаете небо и радость. Вы делаете вклад на счастье. Тогда он даже не подозревал, что лжет, каким-то пока еще непонятным образом. Завтра… послезавтра… у него еще будет время найти причины краха. Прежде всего выспаться. Он снял куртку, машинально вынул все из карманов; он так устал, что ему долго пришлось размышлять, глядя на трубку, табакерку, зажигалку, бумажник, все эти предметы, к которым его пальцы не привыкли прикасаться. Они принадлежали Мерибелю. Часы на его запястье были Мерибеля. Обручальное кольцо… ему пришлось снять его с Мерибеля и надеть ему свое. Труп Мерибеля стал его трупом. Кто сказал, что он сумасшедший? Он мертв. Если б только еще суметь заснуть мертвым сном! Он отправился на поиски спальни. План квартиры кружился у него в голове; он снова оказался в прихожей пробираясь наощупь. Однако, спальня, кажется, выходила на море? Он сориентировался по шуму. С этой стороны рев ветра подымался до такой резкой музыкальной ноты, что он, опустив голову, остановился в изножье кровати. В этой пустыне Бриер, каких только бурь не видел он раньше. Но эта была особенной. Она позаимствовала у его собственной драмы какую-то особую мрачность, как если бы, каким-то чудесным образом, он сам вызвал ее. Кровать была широкая, покрытая роскошным покрывалом, но ни простыней, ни пододеяльника не было. Это была почти кровать-декорация, целью которой было соблазнить визитеров, прогуливающихся из комнаты в комнату, как в музее, немного ослепленных светом, взрывной гармонией красок, и думающих: «Жить здесь!» Севр снял брюки и кинул их на глубокое, обитое мягким, нежным, как весенний газон, велюром. Холод был вполне сносный. Через плотно закрытые окна дул свежий ветер простора, как дыхание, отдающее сыростью, мертвыми водорослями. Но сырость была хуже холода. От нее ткань была липкой. Подушка была влажной. Постельное белье прилипало к коже. Севр вытянулся, потушил фонарь, потер одну о другую заледеневшие ноги. Стоял полнейший мрак. Однако он закрыл глаза, чтобы остаться наедине со своим страданием, и понял, что не сможет уснуть.