Клуб бессмертных - Владимир Лорченков

Орел… Скажете тоже! Только представьте себе любимого адъютанта Гитлера, который приезжает в концентрационный лагерь лично помучить узников. Невероятно, воскликнете вы. Само собой, отвечу я. Тогда почему вы решили, что Зевс посылал к скале с прикованным к ней Прометеем орла? Ведь орел, говоря образно, и был любимым адъютантом Зевса. Поверьте, ему, орлу, было чем заняться тем летом 13 289 года до Рождества Христова. Например? Ну, вот вам. Он был вынужден обивать – словно пороги – ветви деревьев, которые росли поблизости от домов, где жили красавицы Аттики.

Нет, разумеется, это нужно было Зевсу вовсе не для того, чтобы девушка знала: поблизости он, верховный бог древнегреческого пантеона. Не для того, чтобы она поняла: сейчас, мол, придет бог, поэтому сопротивляться не нужно, напротив – надо как можно скорее лечь на травку и закрыть глаза. Если на то пошло, среднестатистическая красавица древней Аттики никогда не сопротивлялась среднестатистическому красавцу, который желал обладать ею при случайной встрече в оливковой роще или на морском побережье. По одной очень простой причине: в древней Аттике такие встречи заканчивались изнасилованием. Чего вы хотите – дикари. Богов себе они уже придумали, а вот нормы поведения и морали – еще нет. Вернее, это – изнасилование случайно встретившейся красавицы – вполне вписывалось в их нормы поведения.

Почему Зевс безобразничал? Все просто. Его же выдумали люди, а бог всегда в точности копирует их чаяния и устремления. Бог – это как звезда Голливуда сейчас. Или он подстраивается под вас, и вы восторгаетесь им и желаете быть таким, как он (просто потому, что вам не хватает смелости таким стать). Или он не подстраивается под вас – и выходит в тираж.

Впрочем, до этого – выхода в тираж – было еще далеко. А потому Зевс ни о чем таком не думал, посылая меня к скале с прикованным к ней Прометеем.

– Слушай меня, смертный, – говорил этот фанфарон с завитыми на женский манер волосами – правда, волосами бороды, – ты полетишь к скале и будешь рвать печень наглеца Прометея!

Забавное обращение – «смертный», – если учесть, что мы, вороны, живем до семисот лет. Между прочим, некоторые боги продержались куда меньше. Впрочем, я не вступал с Зевсом в дискуссию. Ведь людям очень захотелось, чтобы их верховный бог умел поражать молниями все, его, бога, не устраивающее. А мы, вороны, живем до семисот лет лишь при благоприятном стечении обстоятельств. И удар молнией в них ну никак не вписывается.

Я не договорил о том, для чего же Зевсу был нужен орел на ветвях деревьев? Ну, у того места, где он обычно собирался изнасиловать очередную, приглянувшуюся ему красавицу. Что ж, пока я в полете, расскажу вам об этом.

Это нужно было для того, чтобы о приближении бога знала не красавица – которую он все равно брал силой, – а люди. Именно орел на ветвях – символ присутствия Зевса – мешал им забить камнями чужака, который посягает на то, что ему не принадлежит. Проще говоря, орел был для Зевса этаким символом безнаказанности. Власти. И странно, что орлу никогда не приходила в голову мысль: коль скоро верховного бога без него, орла, могут принять за обычного человека, стало быть, он, орел, является олицетворением божественной власти. И если уж пойти дальше, он, орел, и есть та самая власть. Я не удивлен, что орел никогда об этом не задумывался. Слишком уж он гордая, заносчивая и недалекая птица.

Скажите на милость, четыре с лишним тысячелетия (до тех пор, пока в фавор не вошел коршун) прокрутиться на Олимпе и не попробовать амброзию!

В любом случае вы уже поняли, что Прометея мучил не орел, а я, ворон. И причину мучений героя вам тоже сообщили ложную. Причина того, что героя приковали к скале, у которой он провел полторы тысячи лет, заключалась вовсе не в огне. Эту полыхающую субстанцию люди научились бы добывать и без богов. Даже Зевс, который ни о чем, кроме куска женского мяса, не думал, это прекрасно понимал. Скажи вы ему, что Прометея наказали за украденную искру слишком жестоко, небожитель лишь рассмеялся бы. Разве можно рассердить богов воровством? Да они сами занимались этим сплошь и рядом. Также богов невозможно было рассердить прелюбодеянием, порочностью, злословием, жестокостью, презрением, неуважением, завистью, алчностью, грубостью. И еще многими, многими пороками. Ведь все они были присущи и им.

Вы спросите: за что же, в таком случае, Прометея приковали к скале и обрекли на вечные мучения его печень? Все очень просто.

Прометея мучили за то, что он позволял себе думать.

Именно так. Не фантазировать, не воображать, а – думать. Это сложнее всего. Попробуйте провести день так, чтобы в вашей голове все было упорядоченно, чтобы мысли не сбивали друг друга с некоего постамента в вашем мозгу, не опережали одна другую, не исчезали, не успев появиться, а следовали одна за другой неторопливо и от начала до конца. Задача не под силу смертному человеку. Тем не менее я постоянно пытаюсь ее решить. Это наводит меня на сравнение меня же с легендарным Прометеем, вынужденным поджариваться у неведомой скалы в ожидании орла. Елена сказала бы, что у меня мания величия. Она не права. Я не придаю слишком большого значения себе. Я придаю слишком много значения своим страданиям. Они – вот кто по-настоящему велик. Да и орла никакого нет. Ничего нет.

Только ворон.

Он прилетает каждый день, вот уже с месяц. Ровно в полдень, когда я раскрываю окно на кухню, чтобы проветрить ее от запаха пищи. Да, я постоянно готовлю. Мысли можно упорядочить только если чем-то заняты твои руки. Так я думаю, и эту мысль отгоняет как всегда неожиданно появившийся на балконе ворон. Это удивительно, но я еще ни разу не видел, как он подлетает. Он просто появляется, и все тут. И начинает выхаживать по балкону с таким довольным выражением – да, черт возьми, – лица, что я не могу удержаться от смеха. Он напоминает мне судью в мантии.

Кроме ворона, меня смешат еще мои родители. Вернее, насмешили один раз, окрестив меня при рождении этим нелепым именем. Прометеус. Ладно, могло быть и хуже: мать моего лучшего друга назвала сына Овидиу-Николь. Что поделать, если в определенный момент исторического развития Молдавии такие имена стали очень популярны среди аборигенов. А я – абориген.

Это был конец 80-х годов ХХ века, и русские имена стали в Молдавии очень непопулярны. Моя мать ходила на митинги с плакатом: «Русские, уезжайте в Россию!» Позже, когда я повзрослел, она не могла объяснить мне, что на нее нашло. Безумие покрыло нас, как небожитель – Европу.

Я никогда не чувствовал своей национальной принадлежности. Более того. У меня ее никогда не было. И за футбольные клубы я не болел. Никогда ничего не коллекционировал. Следовательно, я всегда был одинок, потому что никогда не чувствовал своей принадлежности к тому или иному кругу людей, чем-то объединенных.

Я чувствую себя одиноким здесь, на кухне квартиры, в окне которой видна Долина Роз Кишинева. Я чувствовал себя одиноким в Румынии, когда карабкался по камням, кое-где покрытым лишайником, к замку Дракулы. Я чувствовал себя одиноким в толпе, на пиру, на митингах, в постели, в чужих постелях. Я чувствовал себя одиноким в покоях Дракулы, разговаривая с ним; я чувствовал себя одиноким в покачивающейся на реке лодке, которую вел Харон. Я был одинок, стоя у ворот замка рядом с Цербером, который нежно покусывал меня за руку. Я чувствую себя одиноким сейчас, когда стою на кухне и гляжу на ворона, поклевывающего сыр. Я чувствую себя одиноким, слыша, как за моей спиной тихо дышит во сне Елена.