А я люблю военных... - Людмила Милевская

Пролог

Мы с Марусей насплетничались вволю и замерли передтелевизором — шли новости. Невидящими глазами мы смотрели в экран, каждаядумала о своем. Я о подлой Юльке, отбившей у меня мужа, Маруся о своем Ванечке.Переживала, бедняжка, наверняка подозревала уже всех подруг, строила планы какот них избавиться, увлеклась, занервничала…

У нервной Маруси появляется невероятный аппетит, и на этотраз появился.

— Слышь, старушка, — обратилась она ко мне, не отводя глазот телевизора, — прямо вся я что-то проголодалась. Пойди-ка, сварганьбутербродик.

И в тот же миг солдат на экране вытянулся в струнку, отдалчесть и отчеканил:

— Будет сделано!

Потом он расслабился, по-детски широко улыбнулся, шутливосделал нам с Марусей “козу” и исчез. Пошли зарубежные новости.

— Тебе бутерброды парень варганить отправился, — заверила яМарусю.

— Я прямо вся так и поняла, — рассмеялась она и добавила: —Видишь, какие интересные бывают в жизни совпадения.

— Еще и не такие бывают, — откликнулась я. — Иной раззадумаю книгу, а вместо меня возьмет и напишет ее сама жизнь. Остается толькогероев в другую эпоху переставить да чуть-чуть их с тем временем совместить, авсе остальное ну точь в точь.

Маруся всплеснула руками:

— Как я завидую тебе, старушка! Ведь эти герои твои,мужчины, и ты их всех-всех можешь одним лишь росчерком пера в себя влюбить.

— Да, — согласилась я и уточнила: — Несколькими ударами поклавишам.

ПОЭТ

Многоголосый гомон толпы вспорол дерзкий смех.

Четверо аристократов, рассекая чернь, продвигались к окраинеКиото. Напористы и высокомерны. Буйная радость юности, неуемная жажда жизни.

В “веселый квартал”!

В объятия нежных и покорных дзёро!

Скорей, — жизнь воина не терпит заминок!

Дыбятся металлом жесткие ёрои, дерзко растопырены мечи —угроза нерасторопным.

Можно ли иначе с быдлом?

Воины в боевом снаряжении опасная редкость на улицах Киото.

Прочь с пути! Прочь!

Им ли, славным буси, жалеть плебс. Зевака не доживет дозавтра, до светлого праздника Аой Мацури.

Паника, смятение, — не дрогнет рука самурая, скатится в пыльголова. Берегись зевака!

Сочатся надменным презрением лица бронированныхаристократов. Задеть ножнами воина — неслыханное оскорбление. Но только воина.Здесь, в этой толпе, можновсе.

Весело блестят глаза, бурлит кровь.

Гордо шествует Сумитомо Фудзивара, но не цепляет прохожих.Мягкая улыбка освещает лицо, мечтателен, миролюбив поэт Сумитомо — ронинвеликого клана.

“Светел мир, — приятно волнуясь, мечтает он, — но что мирбез Итумэ?

Жизнь ждет… Прекрасен день… Прекрасна ночь… И стихи… И гейся— услада поэта. Лишь гейся… Увидеть ее… Коснуть рукава кимоно…”

— С пользой проведем время! — улыбаясь друзьям впредвкушении удовольствия, заявил Кусоноки.

— Как иначе в Симбара? — усмехнулся Хейдзо Кадзивара.

— “Божественные врата” для того повелели сделать курава ,чтобы вассалы его точно знали, где можно купить любовь.

— Покупать любовь мерзость! — оборвал друга Сумитомо. —Поэты предпочитают гейся — женщин искусства. Платить нужно за роскошь общения,любовь — получать бесплатно.

— О-о! Да ты влюбился в молодую гейся! Летишь на яркий светлюбви, — рассмеялся Абэ Кусоноки. — Летишь, позабыв мудрость: ”За бесплатноеплатят втрое.”

Веселый тон Абэ поддержал и насмешник Хейдзо.

— Ах, Итумэ! — тоненько пропел он. — Обворожительна и умна!Таких жаждут поэты!

Он сделал выпад в сторону Сумитомо и грозно крикнул:

— Конец тебе, заболел любовью!

Дружный смех — ответом ему. Лишь Сумитомо нахмурился.Заметив это, Абэ посоветовал:

— Сделай гейсю любовницей, и все. Здоров!

Яростный молчун Энъя Ёриёси не стерпел, принял участие вразговоре.

— Ты больше поэт, чем буси, Сумитомо, — заявил он. — Тебепристало покупать общение, а воину нужна женщина. Покорная и молчаливая. Абэправ: сделай Итумэ любовницей.

Сумитомо вспыхнул. Рука потянулась к мечу. Но мысльопередила:

“Лишь коснусь рукояти… Поединок! Смертельная дуэль с другом!Тронуть меч — оскорбление… Чем обидел он меня? Сказал, что поэт? Это правда.Сказал, что меньше буси, чем поэт?! Но всем известно, я завершил путь меча.Лучший мастер Кендо обучил меня… Я не сдержан! Энъя — хороший друг… Итумэждет…. Мир слишком жесток, чтобы сражаться с друзьями, а я слишком влюблен.Однако…”

— Может быть не я побил тебя деревянным мечом? — нарочитосвирепо вращая глазами, спросил Сумитомо. — Хочешь еще?

Ёриёси лишь равнодушно пожал плечами под жесткими пластинамиёрои. Шутка не скрыла истинных чувств друга.

— Стоит ли обижаться Сумитомо, — миролюбиво ответил он. — Тычеловек чести, искусный фехтовальщик, всем известно. Но и Книга пяти колец,превзойди ее ты, не сделает из тебя буси. Воин жесток, беспощаден, а поэт… —Ёриёси неопределенно взмахнул рукой, — сам знаешь, что такое поэт… Ты предался“ветру и потоку” , наслаждаешься радостями богемной жизни.

Сумитомо вспыхнул.

— Наши предки умели все сочетать, — горячо возразил он, — небыли жестокими, чтили справедливость!

— Говорят, предкам это удавалось, — признал Ёриёси, — но онивсе поэты…

Он смахнул со лба пот, утомленный слишком длинной речью.

* * *

Погуляли мы неплохо, и проснулась я (для такогоисключительного случая) вполне традиционно: лицо лежало в тарелке с салатом.Правда, почему-то мы с моим лицом находились на полу. Под столом.

“Бог ты мой!” — подумала я, с отвращением отползая отсалата.

Аппетита не было никакого, впрочем, как и самочувствия. Исон очень странный снился: Сумитомо, Ёриёси… Бррр!

Хотя, какой еще может присниться сон, когда почиваешь подстолом в салате?

Из-под стола я попыталась выбраться, но тут же поняла, чтоэто невозможно: едва приподнявшись, рухнула на прежнее место и сомкнула глаза,растеряв последние силы.