Томка, дочь детектива - Роман Грачёв

Суслик, ей-богу.

Раскидала ногами покрывало, засунула указательный палец в ноздрю и свистит оставшейся половинкой носа.

Иной раз удивляюсь, как у меня получилось. Отродясь чудес не совершал. Слыл сухим и жестким. Временами жестоким, пусть и без фанатизма. В душе – лирик, снаружи – терминатор. А что делать, служба такая. Дважды два – четыре, солнце вращается вокруг земли, Буратино придумали под кайфом.

Но нет. Проросло.

И вот теперь сопит этот суслик на моей половине кровати, сунув палец в нос на целую фалангу, и видит сладкие сны, причмокивая от наслаждения. И завтра будет так. И послезавтра. И через неделю. Через год. До самого совершеннолетия, пока не явится на порог Принц На Белом Коне с безупречной родословной, которому я смогу вручить свою Принцессу с чистой совестью.

Но до тех пор каждые пять минут – «Пап-чка! Пап-чка! Пап-чка!»…

Моя жизнь мне давно не принадлежит.

Она принадлежит – ей.

Без остатка…

Черт, куда я задевал чеки на сандалики? Разорвались, недели не проходила.

– Том!

Нет ответа.

– Том!

Нет ответа.

– Тамара!!!

Шелест журнальной страницы, вялый отзыв:

– Пап, я занята.

– Чем?!

– Читаю.

– Так увлекательно?

– Ага.

– Ну-ка вслух давай!

– Не буду.

– Почему? Что ты читаешь?

– Тут какие-то тёти… и тити.

– Так, положи на место, это мое!

– Баба Соня говорила, что такие журналы читать нельзя ни детям, ни взрослым.

– Если бы баба Соня в молодости читала такие журналы, я вырос бы в полноценной семье, а не с матерью-одиночкой.

– Чего?

– Ничего. Спать пора!

– Я еще немного почитаю.

– Я тоже посчитаю – до трех, и ты кладешь журнал на тумбочку. Раз…

Вздох. Даже не вздох – рассерженный рев. Томка бросает свежий номер «Максима» на мою прикроватную тумбочку и шлепает по полу босыми ногами. Прошмыгивает у меня за спиной, скидывает на пол трусики и вскоре исчезает за мутным стеклом душевой кабины. Включается вода, затем почти сразу начинается песня – «Часики» Валерии. Она ее обожает, все время поет; текст, правда, местами прожевывает, но зато в нотах не соврала ни разу. У дочки поразительные музыкальные данные.

Я заканчиваю бриться. Тамара одновременно со мной выключает воду и открывает дверь кабины. Мордашка розовая, рот раскрыт в довольной улыбке. Не хватает двух зубов. Через прореху Томка высовывает кончик языка.

– Пап, полотенце дай.

Протягиваю большое банное полотенце. Дочь пропадает в нем с макушкой, усиленно натирается. Помощи не просит, и это к лучшему, хотя мне порой очень хочется снова возиться с ней, как с пупсиком.

Вскоре она уже стоит передо мной в голубой пижаме с короткими штанишками.

– Пап, я лягу с тобой?

Теперь уже я издаю рассерженный рев. Нет, вру – стон. Мне не хочется, чтобы она спала рядом. Во-первых, я не высыпаюсь; она всю ночь ворочается, кладет ноги мне на грудь, делает немыслимые кульбиты, нередко попадая коленом в пах. Во-вторых, девочка не должна все время спать с отцом. Не так давно детский психолог популярно объяснила мне, чем это чревато. Даже не хочу повторять – жуть.

Но я ничего не могу поделать, когда она смотрит на меня «честными глазами Кота В Сапогах». Она знает мои слабые места лучше меня самого.

– Слушай, мышонок. – Я присаживаюсь перед ней на колени и беру за ручки.

– Вообще-то ты не заслужила моего снисхождения сегодня.

– В смысле?

– В смысле ты меня огорчаешь.

Искреннее изумление:

– Как?!

– Бойкотируешь гимнастику.

Она задумывается. Выражение круглого личика становится еще более трогательным. Иногда ей не понятны сложные термины, но она старается думать.

Поясняю претензии:

– Тебе не нравится гимнастика, Том?

Она опускает голову.

– Нравится. Там канаты…

– Тогда в чем дело?

– Не знаю. – Томка пожимает трогательно плечиками, заглядывает мне в глаза снизу вверх, и я вижу, что тучка улетает. – В общем, я все равно лягу с тобой, да?

– Если прямо сейчас соберешь с пола своей комнаты все монетки и медальки, тогда я обещаю подумать.

Она тут же, сверкая пятками, удирает к себе. Вскоре из комнаты доносится звон монет, разбросанных ею час назад по полу. Томыч обожает старые монетки и медальоны, может возиться с ними часами, перекладывая из стопки в стопку, оттирая от пыли и жира. В ее коллекции есть все монеты советского периода, включая несколько юбилейных рублей, посвященных государственным праздникам, пара коллекционных серебряных долларов с изображением орла и кучерявой свободолюбивой женщины; есть даже один старинный медальон с изображением креста, переплетенного с буквой «М» (его подарила Марина, а ей самой он достался в наследство от кого-то еще) и целая пригоршня современных гривенников, от которых отказываются в магазинах. Некоторые раритеты Тамарка постоянно носит в узких джинсах, не желая расставаться с ними ни на минуту, но они все время выпадают из дырявого кармана. У меня никак руки не доходят заштопать дырку.

Судя по звукам, монеты отправляются на ночь в пластмассовую шкатулку. Через мгновение Томка вновь стоит передо мной. Выражение на лице – как у собачки, ожидающей кусочек печенья. Не хватает виляющего хвостика.

– Все сделала?

– Да!

– Тогда еще одно задание.

Томка кривится:

– Пап, ты меня обманываешь!

– Нет, все честно, я ведь обещал только подумать. Пока я думаю, загадай мне еще одну загадку, и если я ее не отгадаю, так и быть, ляжешь со мной.

Это наша развивающая игра. Недавно Томка нашла нечто привлекательное в загадывании загадок. С каждым разом получалось все лучше.

– Та-ак, – говорит дочь, прижав указательный пальчик к щеке и задумчиво глядя в потолок, – он гладкий… умеет улыбаться… стучит маленькими зубками, кушает рыбу и немножко похож на акулу, но не акула, потому что добрый. Кто это?

Я делаю вид, что для моего скудного умишка эта задача слишком сложна. Тоже прижал указательный палец к щеке и смотрю в потолок.

– Улыбается, гладкий, с зубами, но добрый. Даже не знаю… осьминог?