Такой же предатель, как мы - Джон Ле Карре

Памяти Саймона Ченнинга Уильямса,

режиссера, чародея, благородного человека

…и королям

Гнусней изменник, чем сама измена. [1]

Сэмюэл Дэниел, «Клеопатра»

В семь часов утра на карибском острове Антигуа некто Перегрин Мейкпис, он же Перри, известный спортсмен-любитель и вплоть до недавнего времени — преподаватель английской литературы в одном из престижнейших оксфордских колледжей, играл в теннис с мускулистым, надменным, лысым, кареглазым русским по имени Дима, величаво несущим бремя своих пятидесяти с хвостиком лет. Матч немедленно привлек пристальное внимание британских агентов, испытывающих профессиональную неприязнь ко всякого рода случайностям. Впрочем, события, предшествовавшие этой игре, никоим образом не могли бросить тень на Перри.

Тридцатилетний рубеж, который он перешагнул три месяца назад, ознаменовался серьезными переменами в его жизни — причины накапливались в течение года, причем даже без ведома Перри. Но однажды, сидя в восемь часов утра в своем скромном оксфордском жилище после семимильной пробежки, которая отнюдь не умалила предчувствия катастрофы, Перри заглянул в собственную душу и попытался понять, чего именно он достиг за первую треть жизни, кроме возможности ограничить свой мир исключительно пределами «города дремлющих шпилей». [2]

Почему?

Всякий посторонний человек сказал бы, что Перри достиг несомненного успеха в академической среде. Сын учителя, получивший образование в общественной школе, он с отличием окончил Лондонский университет; в знак признания его достижений Перри удостоили трехлетнего преподавательского контракта в старинном, богатом, престижном оксфордском колледже. Свое первое имя — традиционную принадлежность выходца из высших слоев английского общества — он получил в честь мятежного методистского священника XIX века, Артура Перегрина из Хаддерсфилда.

В течение учебного года Перри не только преподает — также он увлекается кроссом и охотой. В свободные вечера он помогает в местном молодежном клубе, на каникулах штурмует опасные вершины и совершает серьезные восхождения. Тем не менее, когда колледж предложил ему постоянную работу — или, как бы назвал это Перри теперь, будучи в мрачном расположении духа, «пожизненное заключение», — он отказался.

Опять-таки, почему?

В минувшем семестре он прочел цикл лекций о Джордже Оруэлле, под названием «Задушенная Британия», и испугался собственной риторики. Поверил бы Оруэлл, что в начале XXI века с лица земли отнюдь не исчезнут невежество, пристрастие к разжиганию войн, высокомерие титулованных особ, пресыщенные мещане, которые травили его в тридцатые годы?..

Разглядывая лишенные всякого выражения лица студентов, Перри сам ответил на свой вопрос: нет, Оруэлл ни за что не поверил бы. А если да — то вышел бы на улицу и расколотил какую-нибудь витрину побольше.

Именно эти соображения он вдохновенно излагал Гейл, своей возлюбленной, когда после праздничного ужина оба лежали в постели, в квартире на Примроуз-Хилл, которая досталась ей от отца — больше у того не было ни гроша.

— Мне не нравятся доны, [3]и я не хочу быть одним из них. Не нравится научное сообщество. Если я смогу навсегда избавиться от дурацкой мантии, то почувствую себя свободным человеком, — рассуждал Перри, уткнувшись в золотисто-каштановую макушку, которая уютно покоилась у него на плече.

Ответом ему было сочувственное мурлыканье.

— Твердить о Байроне, Китсе и Вордсворте кучке скучающих студентов, которые мечтают исключительно о том, чтобы получить степень, с кем-нибудь переспать и разбогатеть? Плавали — знаем. К черту.

Он решил повысить ставки.

— Я задержусь в этой стране лишь в том случае, если, черт побери, грянет революция.

Гейл, адвокат по профессии, энергичная молодая женщина, которую бог одарил привлекательной внешностью и острым язычком — что порой доставляло неприятности им обоим, — заверила, что ни одна революция не совершится без него.

Фактически оба были сиротами. Но если родители Перри при жизни предпочитали благородный христианский социализм и воздержание, то у Гейл была другая история. Ее отец, бесталанный актер, преждевременно скончался от пьянства, неумеренного курения и неутолимой любви к заблудшей жене. Миссис Перкинс, актриса, особа куда менее приятная, чем ее супруг, оставила семью, когда Гейл стукнуло тринадцать, и, по слухам, вела пасторальную жизнь в Коста-Брава с неким кинооператором.

Первоначальным желанием Перри, сразу после того как он бесповоротно решил (а решал он всегда бесповоротно) отрясти академическую пыль от ног своих, было вернуться к истокам. Единственный сын Доры и Альфреда пойдет по их стопам. Он станет учителем, начнет с того самого места, где его родители принуждены были остановиться.

Он перестанет изображать высоколобого интеллектуала, поступит на обыкновенные учительские курсы и, по примеру своих родителей, получит место в средней школе, в одном из беднейших округов.

Он будет преподавать базовые предметы и любые виды спорта, какие ему разрешат, будет работать с детьми, для которых учеба — единственный путь к самореализации, а не возможность пробиться в преуспевающий средний класс.

Гейл эти перспективы встревожили далеко не так сильно, как он ожидал. Помимо стремления оказаться в «гуще жизни», в неугомонном характере Перри имелись и иные грани, с большинством из которых она была прекрасно знакома.

Она знала Перри — отчаянного студента Лондонского университета (именно там они познакомились); по примеру Томаса Эдварда Лоуренса, на каникулах он отправился во Францию со своим велосипедом и колесил по стране, пока не свалился от изнеможения.

Гейл знала Перри — альпиниста и искателя приключений, который не способен играть ни в одну игру, включая мини-регби на Рождество в компании племянников и племянниц, не испытывая при этом страстного желания победить.

Но знала она и Перри — тайного сибарита, который любил побаловать себя необыкновенно щедрыми подарками, прежде чем торопливо вернуться на свой чердак. Этот самый Перри сейчас стоял на лучшем теннисном корте, на курортном острове Антигуа, ранним майским утром — пока не стало слишком жарко для игры — напротив Димы. Гейл, в купальнике, мягкой широкополой шляпе и соблазнительном шелковом саронге, сидела среди малопривлекательной компании зрителей, сплошь с каменными лицами. Многие были одеты в черное, и все как будто дружно поклялись не улыбаться, не разговаривать и не выражать никакого интереса к матчу, который их вынудили смотреть.