В зазеркалье воды - Сара Пэйнтер

* * *

«3 октября 1847 года

Моя дражайшая Мэри,

я едва успела расстаться с тобой и уже пишу первое письмо домой. В моих ушах до сих пор звучат слова отца, который призывал „держаться“ и сначала все обустроить, но мои мысли кажутся неискренними до тех пор, пока я не поделюсь ими с тобой. Очень надеюсь, что ты сможешь ответить со всей поспешностью и рассказать о том, что произошло в мое отсутствие. Мне особенно хочется узнать, оказалась ли Флора Д. настолько же завистливой, какой казалась. Некоторые могут подумать, что грешно осуждать такое хрупкое существо, но тебе известно, как она изводила меня сетованиями на мою дурноту и непривлекательность. Надеюсь, теперь она горько сожалеет о своем мнении!

Твоя „бедняжка Джесси“ наконец нашла себе хорошую пару. Мне кажется, я как будто дергала жизнь за рукав, приглашая ее потанцевать со мной, и наконец, приглашение было принято. Понимаю, что ты тревожишься, но меня заботит лишь то, что домашние поймут характер нашего быстрого союза. Готовность мистера Локхарта к женитьбе проистекает от его пылкого восхищения и напряженных обстоятельств его важной работы.

После всех домашних треволнений путь до Эдинбурга казался очень долгим, и мне все еще кажется, будто я трясусь в экипаже. А булыжная мостовая, когда мы подъехали ближе… Боже ты мой! Я думала, у меня выпадут все зубы! Мистер Локхарт рассмеялся, когда я рассказала ему об этом, и ласково похлопал меня по руке. Нам до сих пор немного неловко друг с другом, но, наверное, это нормально.

Когда мы приехали, погода была ясной не по сезону, и дом предстал в лучшем виде. Там больше деревьев, чем я могла представить, когда рисовала „Олд Рики“ в своем воображении; с огненно-алыми листьями на фоне серого камня мой новый дом выглядит просто замечательно. Мистер Локхарт не преувеличивал, когда описывал свой городской дом; он большой и величественный, с четырьмя этажами и крыльцом перед парадной дверью, с блестящими черными перилами. Признаюсь, я чувствовала себя недостойной такого места пребывания, но надеюсь, что смогу приспособиться со временем. Высокие потолки и широкие лестницы кажутся неуютными, да мебели явно недостаточно. В некоторых комнатах мебель накрыта чехлами, как будто там до сих пор соблюдают траур, а другие вообще стоят пустые. Там еще и холодно, поскольку мой муж (видишь, как я стараюсь привыкнуть к этому слову) предпочитает экономить уголь. Но не волнуйся за меня; думаю, здесь всего в избытке. Мистер Локхарт очень занят – как на работе, так и с людьми, которые днем и ночью обращаются к нему за советами. Здесь жизнь совсем не такая, как в нашем тихом захолустье, и я иногда боюсь, что подведу его. Но пора остановиться, пока я не начала нести вздор.

Я ужасно скучаю по тебе и остальным членам семьи; в душе я остаюсь все той же маленькой Джинти. Пожалуйста, поцелуй за меня отца.

С неизменной любовью,

Все мы ежеминутно умираем, просто некоторые из нас острее чувствуют это.

Стелла Джексон положила руку над сильно бьющимся сердцем и попыталась задержать дыхание. Знакомое напряжение в груди усилилось и превратилось в железный обруч, все сильнее сдавливавший ее ребра с каждым следующим вдохом, пока она не начала хватать ртом воздух. Стелла вытянула руку, инстинктивно пытаясь обрести равновесие и расслабить колени на тот случай, если она потеряет сознание и упадет. Так бывало уже много раз, и она знала, что лучше обмякнуть, как ватная кукла, чем рухнуть, как дерево.

Его куртка по-прежнему висела в платяном шкафу. Стелла не думала о нем, когда открыла дверцу; она даже не вспоминала о нем с тех пор, как проснулась, оделась и выпила утренний кофе. Теперь это маленькое чудо улетучилось при виде его синей прогулочной куртки из материала, похожего на замшу. Одна из его любимых вещей. Стелла покатала мягкую ткань между большим и указательным пальцами, задаваясь вопросом, как он обходится без этой куртки и вообще заметил ли он пропажу?

Она прислонилась к стене и толчком ноги закрыла дверь шкафа. Это не помогло; вред уже был нанесен. Синяя куртка Бена. Бен. Она закрыла глаза и подогнула ноги, скользнув вдоль стены, пока не оказалась на полу спальни. Потом она запрокинула голову, и пришли слезы, которые она монотонно утирала рукавом шерстяного кардигана.

Ее телефон зазвонил. Экран был размытым от слез, но Стелла поняла, что звонили из агентства. Должно быть, ей собирались сообщить о новой работе или напомнить о старой, срок собеседования на которой истек. И то и другое было одинаково неприятно, поэтому Стелла решила звонок проигнорировать. На нее всегда можно было положиться, но нервный срыв все разрушил, включая ее рабочий этикет.

Когда Стелла утерла слезы и смогла нормально видеть, она просмотрела электронную почту и постаралась ответить на все более озабоченные, а иногда и раздраженные сообщения от ее лучшей подруги Кэтлин. Так она хотя бы отвлекалась от пустых навязчивых мыслей. Во входящей почте было и электронное сообщение от ее матери, интересовавшейся, не сможет ли она приехать в гости на выходные. Там упоминалось о ленче с жареным мясом и о неспешной загородной прогулке. Стелла попыталась представить это – вообразить домашний уют, заполняющий пустоту, зиявшую у нее внутри. Было бы легко вернуться домой в Рединг, свернуться калачиком в старой и знакомой спальне и войти в прежнюю роль. Бедная маленькая Стелла. В одно мгновение греза о реальной жизни развеется как дым.

Почему он оставил куртку? Неужели он хотел, чтобы у него был повод возвратиться? Оставить повод для возобновления их отношений? Впрочем, судя по всему, он не нуждался в предлогах, поскольку звонил ей, отправлял эсэмэс и электронные письма каждую неделю после своего ухода. Возможно – хотя Стелла признавала, что это была отчаянная и тщетная мысль, – но возможно, он хотел оставить какую-то частицу себя в их прежнем доме. Возможно, это означало, что наваждение было временным и скоро она очнется от кошмара.

Стелла поднялась с ковра и пошла в ванную, чтобы умыться. Она старалась не смотреть на свое отражение в зеркале. Большие каменные плитки, так тщательно выбранные ею, теперь как будто смыкались вокруг. Она покрыла стены и пол плиткой одного цвета с мыслью о «шикарном минимализме», но это лишь усиливало ощущение закрытой коробки.

Внизу, на низком столике в гостиной, ее дожидалась вторая чашка кофе, и телевизор показывал изображение с выключенным звуком. Стелла уже понимала, что больше не может оставаться в этом доме. Она продержалась четыре месяца, убеждая себя, что оставила главные трудности позади и встала на ровный киль, – плюс тысячу других банальностей о способности пережить день, не сваливаясь в черную дыру, – но куртка вдребезги разбила эту иллюзию.

– Все очень плохо, – тихо, почти шепотом произнесла Стелла, обращаясь к столу. Слова прозвучали как обещание. Все очень плохо. Все очень плохо.