Ведь я еще жива - Татьяна Гармаш-Роффе Страница 10

…Тогда для меня слово «Рублевка» ничего не значило, я понятия не имела, что за ним кроется. Да и мама тоже. Это ей в агентстве по недвижимости посоветовали. Раз уж, мол, вы хотите по-настоящему хороший дом в по-настоящему хорошем месте, то нужно покупать там! Там госдачи, там сам президент живет, академики всякие и еще какие-то известные люди, и цены растут с каждым днем, – так что выгодней вложения и представить нельзя!

В агентстве по недвижимости – я до сих пор в этом убеждена – маму надули. Молодая женщина, которая взялась за ее заказ, имела такие хитрые глаза, что они аж косили от хитрости! Отчего в ее порядочности усомнился бы любой. Но только не моя мама! Будучи сама человеком честным, она была уверена, что люди устроены именно так, по-честному, а прохиндеи существуют лишь в кино и на страницах газет. Когда я сказала маме, что тетка из агентства ее дурит, она меня отругала за грубые слова и подозрительность. А при чем тут подозрительность? Я нутром чувствовала, что маму при сделке обокрали!

Но доказать этого, конечно, не смогла. Хоть мне уже и исполнилось тринадцать, я все же была еще мала для чтения договоров по сделке с недвижимостью…

В общем, так получилось, что мама приобрела довольно большой дом в одном из поселков в районе Рублевского шоссе, не там, где были государственные дачи с президентом, правительством, академиками и «звездами», а в одном из тех новых, которыми Рублевское шоссе обрастало по окружности с невероятной скоростью, съедая старые деревни и леса. Там активно строились новые русские – вот к ним мама и попала в компанию.

Наверное, это было самой большой ее ошибкой.

Первое время после переезда мы были очень счастливы. Эйфория вернулась – ведь мы отделывали наше жилище так, как хотели! В этом был немалый элемент творчества – он-то и делал нас счастливыми…

Это чувство я вновь испытала много лет спустя, когда начала собирать материал для будущей книги и делать наброски, записывать мысли: я его узнала по ощущению радости и свободы….

Единственное, что меня немножко расстраивало, – это что мама робела сделать все по своему вкусу и слишком часто заглядывала в модные журналы, ища в них указаний. Так, она решила покрасить стены в белый цвет, потому что это оказалось модно. А я ненавижу белые стены! Они напоминают больницу, в них нет ни души, ни характера… Но все же я настояла на том, что в моей комнате будут обои, которые я сама выберу, как и мебель. Хоть мой характер и похож на мамин, но все же я личность куда более решительная. И свои взгляды я отстаивала рьяно, бдительно охраняя их от любого покушения.

Видимо, именно из-за этой черты, несмотря на малый мой возраст, я меньше поддавалась на разного рода обольщения, пытаясь оградить и маму от посягательств в любом виде. Начиная от рекламы разных товаров и услуг и кончая претендентами на ее руку.

А их объявилось вдруг превеликое множество. Из каких щелей они повылезли, эти мужики всех возрастов, – уму непостижимо! Никого не было вокруг нас, пока мама не обзавелась миллионами. Ни одно другополое существо не предлагало ей свое сомнительное плечо и хоть подобие чувств. А тут вдруг нате вам: кишмя закишели! Запели в унисон, как в мультяшке про Пластилиновую Ворону: у вас такие перья, у вас глаза такие, копыта очень стройные и добрая душа!

Пустить это дело на самотек я не могла: мама была слишком доверчива, особенно когда кому-то приходило в голову прошептать: «Поверьте, ваши миллионы меня не интересуют, просто о такой женщине, как вы, я мечтал всю жизнь…»

Ага, а где ты был раньше, мечтатель? Эй, куда запропастился, романтичный такой, когда мы жили в крохотной квартирке на шоссе Энтузиастов да на зарплату учительницы начальных классов?

Но тут было не шоссе Энтузиастов – тут была Рублевка, и, вовлеченная в круговорот «светской жизни», мама моя получила сомнительную привилегию возбудить интерес тех, кто бытие измерял в долларах.

Я бдела изо всех сил! Я отбривала их язвительными шутками, – слава богу, что мама, с ее лояльными взглядами на отношения с подрастающим поколением, считала своим долгом познакомить меня со всеми кандидатами на ее руку и сердце. Они, эти жуки, натолкнувшись на язву-дочку, пребывающую в трудном подростковом периоде, рано или поздно охладевали… К их счастью! Иначе бы я, несмотря на мою унаследованную от мамы доброту и покладистость, придушила бы их в первую же брачную ночь!

Но, понятное дело, за всеми мамиными историями я уследить не могла, и она нередко избегала моего бдительного ока. И что же?! Пару раз чуть замуж не вышла! Я умоляла ее только об одном: пожить с претендентом хотя бы полгода до официального брака! Я готова была терпеть чужого мужика в нашем доме, тем более что я стала обладательницей собственной прехорошенькой комнатки, в которой можно было укрыться от его приторной рожи, только бы мама открыла глаза на его истинные интересы!

К счастью, мама мне уступала, замужество откладывала. А повседневная жизнь с кандидатом на руку (на мамино состояние, следовало бы сказать!) быстро ставила все на свои места! Я подслушивала как могла и где могла и знала, что хоть разочек в неделю, да подъезжал к ней будущий супруг с разговорами о деньгах. И каждый раз из этого разговора вытекало, что потратить деньги нужно на него, конечно. Ни одна сволочь не предложила потратиться на маму! Кандидаты в мужья, равно как и те, кто пока не удостоился данного звания, обходились цветочками и дешевыми подарками… Одному на машину нужно было, другой хотел, чтобы она деньги вложила в его сомнительную контору, третий в долг просил, четвертый плакался, что долгов наделал, – не заплатишь ли, мол, дорогая, за меня?

Да-да, на этой «элитной» трассе обитало не так уж мало людей, живших в кредит. И без разницы, откуда кредит: из банка ли, от доверчивого лоха ли… И маму мою они держали за… Как в женском роде будет «лох»? «Лохачка»? «Лохушка»?

Проще говоря, за дуру держали.

Я смотрела на маму и гадала: в чем же дело? Разве не достойна она любви? Я изо всех сил старалась посмотреть на нее глазами мужчины. Не знаю, насколько мне это удавалось, но у меня выходило, что мама очень миловидная женщина с хорошей фигурой, хоть и чуток располневшей. А уж о характере и говорить нечего: золото просто! И умной она была – непрактичной, правда… У нее другой был ум: она легко могла понять любую мысль, даже ту, которую слышала впервые; она чувствовала поэзию, музыку, природу…

У меня была Прекрасная Мама, я это знала! – и тем больше я ненавидела мужчин, которые не ценили это, интересуясь лишь ее нечаянными миллионами и считая ее доверчивой кретинкой, которую легко обвести вокруг пальца.

Хорошо, что у мамы была я! Хоть я и младше ее на целых восемнадцать лет, однако ж я была не столь доверчива. Иногда я пыталась маме что-то объяснить – слушала она скептически, если честно, считая, что в мои младые лета я не могу понимать сложные вещи; иногда я действовала капризами и всякими дерзкими выходками. Но я добилась своего: мама не вышла замуж ни за кого из этих жуков! Она благодаря мне научилась со временем видеть их насквозь!

Мама. Что станет с ней, если я умру? Как же она будет, без меня?