Алиби от Мари Саверни - Иван Аврамов Страница 10

— Хорошо, — произнес, как отрезал, Лободко. — Ну, а в Праге друг черных археологов где обитал?

— В гостинице «Рубикон» — этот второразрядный недорогой отель.

— «Рубикон»? — неподдельно изумился Лободко. — Что, разве Рубикон течет через Чехию? — Окончательно развеселясь, добавил: — Юлий Цезарь, как теперь понимаю, по происхождению чех? Миша, ты своей информацией заставляешь меня не думать, а смеяться.

Он действительно так звонко захохотал, что Солод тоже не выдержал, залился серебристым, как у девчонки-подростка, смехом.

— Чех, владелец отеля, скорее всего, поведен на Древнем Риме, — угомонясь и утерев слезы, высказал он предположение.

— Да уж, — сказал Лободко, — с хозяином гостиницы мы разобрались намного быстрее, чем с Никольским. Миша, и что же поделывал там покойный Стас? С кем общался, встречался, пересекался?

— Глухо, — скривился Солод. — О Стасе в Праге ни слова, ни полслова. Да и немудрено — он же не Джеймс Бонд, в конце концов! Туда каждый день таких стасов тысячи приезжают, тысячи уезжают. Администрация отеля, горничные Никольского абсолютно не помнят. Он паренек сам по себе невыразительный, вел себя тихо, законопослушно, лишний раз не чирикал — кому такой воробей запомнится?

— На границе, хоть туда, хоть обратно, таможенный контроль — никаких инцидентов?

— Голый ноль. Я, кстати, вышел и на попутчиков Стаса — туда он ехал с инженером из Днепропетровска, а возвращался в обществе супругов-киевлян. Тоже — голый ноль, — развел руками Солод. Сейчас он очень напоминал человека, который и рад бы помочь, да не в силах. — Единственное, Олег Павлович, что радует, — Никольский ничем не запятнал высокое звание украинского гражданина.

— Лучше б он его запятнал, — пробурчал майор. — Нам было бы куда легче…

Итак, возложенные на «чешский период» Стаса Никольского никакие, даже самые маленькие надежды не оправдались. Ну, съездил человек в Прагу, полюбовался Старым мястом, собором святого Витта, Пражским градом, Влтавой и островками посреди нее, Карловым мостом и благополучно возвратился в Киев, в съемную квартиру на Виноградаре. А вот почему он убил, или помогал кому-то убивать Тимофея Севастьяновича Медовникова, совсем не ясно.

— Ну что ты будешь делать? — сокрушенно воскликнул Лободко. — Только нам показалось, что торчат чьи-то ушки, как они исчезли. Не знаю, как ты, а я ждал от Праги чего-то большего.

— Олег Павлович, это дело пахнет висяком, — покачал головой Михаил Солод. — Я это понял еще тогда, в квартире на Печерске, у Медовникова… Извините, кто-то прорывается… Да, алло… Не хочется покидать ваш теплый кабинет, — Солод отключил мобильный телефон, — но придется чесать по вызову — какой-то мужик взял в заложницы двух молодых девушек.

— Губа не дура, — тонко улыбнулся Лободко. — Нет, чтоб коротать время с какими-нибудь старушенциями. Миша…

На этом слове теперь уже прервался майор, потому что и у него зазвонил телефон. Солод, уже собравшийся покинуть уютный, где все находилось в идеальном порядке, кабинет шефа, вынужден был задержаться, ведь Лободко что-то хотел ему сказать.

На проводе была Илона Тимофеевна Медовникова, то, что она говорила, крайне заинтересовало майора, и это не укрылось от внимания старшего лейтенанта, который, даже не зная, кто на связи, понял это по лицу Олега Павловича.

— Наверное, эта информация не представит для вас никакого интереса, но я все же считаю нужным сообщить ее вам, — сказала Медовникова. — Дело в том, что незадолго до смерти папы, если точнее, за считанные дни до нее, ему нанес визит Владислав Круликовский. Сын его лучшего друга, или приятеля, Андрея Феликсовича Круликовского, помните, я вам рассказывала, что сейчас он живет в Кракове.

— Да-да, помню. И что Владислав делал в Киеве?

— Кажется, он встречался с нашими художниками.

— Художниками? А чем он вообще занимается — по жизни?

— Как я поняла, причастен к миру искусства. Держит картинную галерею. Сказать что-то большее, Олег Павлович, затрудняюсь.

— А как встретил известие о смерти вашего отца Круликовский-старший? — теперь уж Солод догадался, кто вышел на связь с майором.

— Очень расстроился. Заплакал.

— Илона Тимофеевна, вы даже не представляете, насколько важно то, о чем вы сообщили. Далек от утверждения, что это чем-то нам поможет, но для следствия все мелочи важны. Отрицательный результат — тоже ведь результат, верно? Дайте мне, пожалуйста, номер телефона Андрея Феликсовича. И его домашний адрес.

— Телефон есть, записывайте… А адрес я посмотрю у папы в бумагах…

Лободко положил трубку и со значением уставился на Солода, совсем скоро нарушив молчание.

— Ты почти все понял, правильно? Сын лучшего друга Медовникова приезжает из Кракова и навещает Тимофея Севастьяновича накануне его убийства. Совпадение, случайность? Вполне! Визит связан с преступлением? Тоже не исключается. Миша, разберешься там, с заложницами, имею в виду, и сразу займешься отработкой этого, ну, скажем так, следа. Когда молодой Круликовский, его зовут Владислав, приехал в Киев, когда уехал, где жил, ограничился ли одной столицей или съездил еще куда-то… Словом, все-все-все, что можно о нем разузнать — разузнай! Лады?

После того, как старший лейтенант аккуратно притворил за собой дверь его кабинета, Олег замер, как изваяние. Глаза его неотрывно смотрели на висящий на стене напротив радиоприемник «Альтаир», обычный трехпрограммный приемник, на котором четырьмя зелеными цифрами высвечивалось время. Тот, кто сейчас перехватил бы взгляд Лободко, обязательно отметил бы, что он, взгляд этот, совершенно ничего не выражает, что в нем — никакого проблеска мысли. Но это было не так. Олег думал, и весьма конкретно, о том, что, выходит, Федор Спиридонович Палихата, которому он не очень-то поверил — якобы один Круликовский может знать, из-за чего убили его приятеля-краеведа, чем черт не шутит, прав?

* * *

После сытного и, разумеется, очень вкусного воскресного обеда сладко подремать Олегу Лободко не удалось, потому как, едва его основательно разморило — зыбкая разница между явью и сном вот-вот исчезнет и раздастся первый, еще робкий, не очень-то громкий, застенчивый, что ли, всхрап, в соседней со спальней комнате, а именно в холле, между Лерой и Ирой разгорелась баталия. Легкая, еле слышная, будто две юные змейки зашипели, пикировка постепенно переросла в звучную перебранку — на девчоночьем, разумеется, уровне.

— Ты постоянно пользуешься моей косметичкой, а я один раз попросила твою подвеску, и ты ее пожалела дать! — маленьким коршуном налетала на долговязую Леру Ирка — ее темперамента с лихвой хватило бы на пяток мексиканок или десяток итальянок.

— А ты помнишь, когда я хотела надеть твой сиреневый топик, а ты хай подняла? — припомнила старую обиду Лера, с некоторым высокомерием поглядывая сверху вниз на полыхающую праведным гневом Ирку — так матерая голубка косит оранжевым глазом на отвоевывающую у ее ног зернышко воробьиху с ее мелким поскоком.