Любовь насмерть - Анна Данилова Страница 10

– Думаю, да.

Потом он сказал, что, скорее всего, следователь Ракитин займется проработкой родных и близких Селиванова, будут проверяться алиби, автомобили, изучаться мотивы убийства. Копнут прошлое доктора, может, там завелся какой-нибудь червячок, решивший, что именно по вине Селиванова умер кто-то из его близких.

Но меня все это, по большому счету, не интересовало. Мне надо было проверить Ольгу, увериться в том, что она не имеет к убийству никакого отношения. И вот тогда я найду ее и постараюсь сделать все возможное, чтобы вернуть ее к настоящей, реальной жизни. Хватит ей уже прятаться и приходить в себя. Вполне вероятно, что после пережитого шока, стресса, потрясения она снова впала в депрессию. Не хватало мне еще только стать виновником суицида! Никогда себе этого не прощу!

– Я буду держать тебя в курсе, – пообещал мне Фима, приняв от меня конверт с деньгами. – Ну и постараюсь аккуратно узнать про натурщицу Зою. Хотя интуиция мне подсказывает, что это все же не она. Уж больно молода убитая. Думаю, к вечеру у меня уже будет информация о пропавших в тот день девушках.

– Постой, Фима, хотел тебя спросить: как ты объясняешь следователю свою заинтересованность в этом деле? Надеюсь, ты ничего ему не рассказал обо мне?

– Я сказал, что просто на дружеской ноге с одним из обитателей твоего поселка, художником, который обратился ко мне с просьбой узнать как можно больше об этом убийстве. Что он, человек впечатлительный и эмоциональный, как и все художники, сильно переживает по поводу убийства доктора, а также подозревает, что убитая девушка – действительно натурщица.

– Да ладно! – Я не поверил своим ушам.

– Так что твоя информация по поводу натурщицы Зои – как золотой слиток в этом деле. Очень вовремя ты мне о ней рассказал, ну просто очень вовремя. Теперь мне будет еще проще добывать информацию.

– А если он начнет допытываться у тебя, кто этот человек?

– У нас с ним свои принципы работы. Ты думаешь, он не понимает, что и я ему могу пригодиться?

Мы пожали друг другу руки и распрощались.

Я отправился по адресу, где проживал Осип Туманов. Как к нему подобраться, я понятия не имел. В голове звенела пустота. Кем я ему представлюсь? Что скажу? Я представлял, как я звоню в его дверь, и все, на большее у меня фантазии не хватало. Ну, хотя бы увижу его.

Однако прямо возле его дома я вдруг понял, что совершил ошибку, приехав сюда. Я не был готов к этому визиту совершенно и мог только все испортить. Что, если Ольга, одумавшись, вернулась к нему, домой? Тогда все еще больше запутается.

Я позвонил Кострову и явно с опозданием спросил, где, в какой больнице он работает. Вот там, в общественном месте, мне будет куда легче наводить о нем справки. Поговорю с какой-нибудь медсестрой, скажу, что мне предстоит операция на головном мозге и что мне порекомендовали Туманова как хорошего специалиста. Или что-нибудь в этом духе. Фима мой план одобрил и пожелал мне успеха.

Я развернулся и поехал в совершенно другую сторону.

Москва переливалась на солнце витринами магазинов, пестрела роскошными клумбами, по улицам шли одетые в светлые одежды люди, которые радовались теплу, лету, жизни. Я же вместо того, чтобы наслаждаться этой самой жизнью, придумывал какой-то мошеннический (иначе и не скажешь) ход по добыванию информации о нейрохирурге Туманове. Когда я входил в большой и наполненный солнцем холл клиники, у меня на самом деле разболелась голова. Подумалось, что, может, не дай бог, конечно, мне и придется когда-нибудь обращаться за помощью к этому Туманову.

К счастью, он не был на операции. Медсестричка в салатовом халатике сообщила мне, что доктор Туманов в своем кабинете, обедает. Что поздний обед – все равно обед. Я постучался и, не дожидаясь ответа, приоткрыл дверь. Картинка, которая сложилась у меня моментально в голове, была семейной и пахла чесноком. За большим столом сидел мужчина с коротко стриженными волосами и с аппетитом поглощал еду из пластикового контейнера. Напротив него, умиленно сложив кулачки под подбородком и глядя ему в рот, сидела молодая женщина в сером коротком платьице с белым кружевным воротником. Каштановые волосы ее отливали на солнце настоящим золотом.

Мужчину я где-то уже видел. Определенно. Очень знакомое лицо. Оно ассоциировалось у меня почему-то с бутылкой коньяка и черными перчатками. Вот такая картинка нарисовалась в моем воображении.

– Ой, извините… – пробормотал я, втягиваясь обратно в коридор.

Мимо проходила другая медсестра, к которой я метнулся, чтобы уточнить, действительно ли тот мужчина с контейнером – Туманов, на что мне простодушно ответили, мол, да, это он. И тогда я, набравшись смелости и нахальства (отлично понимая, что мой вопрос прозвучит более чем по-идиотски), спросил, а кто та кормящая женщина, добавив поспешно: «Она, случайно, не Лидия Ивановна?» Вроде как я предполагаю, что вижу перед собой еще одного хирурга, какую-то там Лидию Ивановну.

– Нет-нет, что вы, это же его жена, Ольга Михайловна.

И девушка, сунув нежные свои руки в кармашки халатика, застучала каблучками мягких медицинских сабо по плиточному звонкому полу.

Я сел где стоял, на жесткий металлический стул цвета сливочного мороженого, ряд которых выстроился вдоль всей стены коридора.

Вот это ничего себе! Оказывается, у Туманова совершенно другая жена, которую, правда, зовут точно так же – Ольга. И кто здесь у нас мошенник? Вернее, мошенница? Та девушка, что вторглась в мою жизнь поздно ночью, признавшись позднее, что она была сожительницей доктора Селиванова и женой доктора Туманова?

Я проклинал себя, что не спросил отчества своей Ольги Тумановой. Что, если в Москве два нейрохирурга Осипа Туманова? Я не знал, что уже и думать.

Мне пришлось ловить Ольгу Михайловну уже на улице, где я дожидался ее в машине, полагая, что после кормежки мужа она все же покинет клинику. И оказался прав. Она вышла в радостном расположении духа и бодро так направилась к серебристому «Фольксвагену». Я должен был действовать. Сколько раз я ловил понравившихся мне женщин, пользуясь уловками своих друзей-художников. И практически всегда они срабатывали. Но это понравившиеся женщины. Ольга Михайловна была премиленькой, но она мне не могла нравиться уже тем, что вообще существовала. Туманов в моем представлении должен был быть один – страдающий, униженный бегством или исчезновением жены, одинокий!

Она опустила стекло и тотчас увидела меня. Не испугалась. Таких, как я, не боятся. Во всяком случае, так говорили мне некоторые мои женщины. Таких, как я, любят. И это не мои слова.

– Бога ради, не бойтесь… Понимаю, что мое появление перед вами может вас напугать или удивить… Я художник, мне очень понравилось ваше лицо. Хочу написать ваш портрет с голубыми гортензиями. Это все!

Ну вот я и произнес эту чушь. И почему с голубыми гортензиями? Да потому что так мое внимание к этой женщине может выглядеть более предметным, продуманным, словно бы я, несчастный художник, брожу по улицам в поисках нужного мне лица, потому что задумал написать женский портрет именно с голубыми гортензиями.